— Молчишь, Демидов? Вери гуд! Бери бутылку! И — встать! Наручники для тебя все равно, что гамак на кладбище! И так доходяга, ветром свалит! А ну, встать! — скомандовал он грозным рыком и раскрыл дверь в коридор. — Встать! А ну-ка, иди впереди меня! Двигай, двигай ногами, как жених на свадьбе! Впереди шагай и не оглядывайся! Быс-стро, Демидов! — повторил он крепкой глоткой команду на весь коридор и кулаком подтолкнул Андрея в спину.
Коридор был пуст, сумрачен, скипидарно пахло не то лекарством, не то спиртом, из комнаты в дальнем его конце долетали разогретые мужские голоса, хохот, как будто что-то отмечали, праздновали там и, в общем возбуждении перекрикивая друг друга, говорили одновременно. Мимо комнаты надо было пройти, и от одной лишь мысли, что откроется дверь и он снова окажется перед теми людьми в серой и пятнистой форме, Андрея замутило, он непроизвольно ускорил шаги, и тут зачем-то его вторично подтолкнул в спину конвоир, торопя к выходу:
— Шагай ловчей, шагай, удила конские!
Октябрьский полынный воздух поздних сумерек освежающей водой хлынул в лицо Андрея, стянутое засохшей кровью, и он остро почувствовал предвечерний колкий ледок осени, волнующий его всегда, аптечный запах тронутых холодом листьев, жестяным звуком захрустевших под ногами на крыльце. Весь маленький двор, окруженный заборчиком, был в синеватой мгле. За дымными, как тени, березами в переулке кое-где краснели библейские тысячелетние огоньки.
— Чего остановился? Куда смотришь, Демидов? — послышался крик сопровождающего человека в свитере. — Ладно, лови момент, дыши, дыши. Теперь идем-ка сюда, вот сюда в калитку. К одноэтажному дворцу. Здесь в туалете, дверь налево, приведешь себя в порядок. Учти — бежать оттуда некуда. И учти, у меня оружие. Я подожду у калитки. Все, думаю, сказано на славянском языке. Повторять надо?
В нечистой, вонявшей мочой уборной оказался довоенный чугунный унитаз, почерневшая раковина для умывания и, подобно спасительному в пустыне оазису, водопроводный кран, который он повернул трясущейся рукой и, хватая ртом забившую, заклокотавшую, сильно отдающую ржавчиной струю, стал ненасытно пить; давясь, обливаясь, переводя дыхание, он глотал воду алчными глотками, пока не почувствовал тяжесть в животе. Потом, обмывая лицо, саднящую рану ниже левого виска, на щеке, он смотрел на побуревшую воду в раковине и мучительно пытался предположить, куда поведет его через минуту этот человек в свитере, и не мог сообразить, что надо сделать сейчас, отбрасывая возможность побега во дворике, когда он выйдет из уборной: ему не хватило бы на это сил. Он, ощупью ступая, спустился по ступеням в вечернюю мглу дворика. Возле калитки темнела фигура, часто загоралась, рдела искра сигареты, затем описала к земле дугу, погасла, и крепкий голос позвал с командной ноткой:
— Давай ко мне, Демидов!
Андрей подошел. Человек в свитере спросил:
— Все в порядке? Физиономию умыл? Легче малость? Можешь не отвечать. До легкости далеко. Курить хочешь?
— Не курю, — выговорил с насмешливой благодарностью Андрей, пересиливая неимоверное желание взять сигарету, вдохнуть запах серы от зажженной спички, ощутить сладко-терпкий вкус дыма.
Они стояли у калитки между двумя двориками, человек в свитере не подавал команду, не торопил Андрея, думал о чем-то.
— Так, Демидов, так, — заговорил он сбавленным тоном, и в стеклах очков, обращенных к дому милиции, пробежали световые блики от вспыхнувшего электричества в окне угловой комнаты. — Значит, Демидов, Андрей Сергеевич, являешься журналистом, как я узнал из твоего удостоверения? — заговорил он быстрее, с недоверчивостью. — Что-то знакомая мне фамилия. Может, читал, а может — нет. А есть вот такой художник очень известный — Демидов. В Третьяковке видел… Я живописью интересуюсь. В газетах давали его портреты. Се-ерь-езный господин… Вы, как журналист, знаете такого однофамильца, Андрей Сергеевич? Слыхали? — спросил человек в свитере, переходя непоследовательно на «вы», и Андрею послышалось некоторое выпытывание в его вопросе. — Хорошая у вас профессия, но талант иметь надо, верно говорю?
— Журналисты есть всякие, — суховато сказал Андрей.
Человек в свитере осерженно гмыкнул:
— Я спрашиваю вас, Демидов: вы — журналист? Или тень-дребедень? Вы — журналист по таланту, Андрей Сергеевич? Или политиканчик газетный?
— Я не скрываю своей профессии, я журналист, — сказал Андрей. — А по таланту ли — судить не мне.
— А что скрываете? Чего не хотите говорить? Я любопытный…
Андрей проговорил неохотно:
— Не скрываю, а просто не ответил вам. Рад, что вам нравятся картины моего деда.