БАС: Встреча состоялась и не только не разочаровала, но ещё больше сблизила обоих. Это видно из письма, отправленного Элеанор по дороге домой, из Брюсселя: "Дэвид, дорогой! Уже поздно, но я не могу пойти спать, не сказав тебе "спокойной ночи". Невозможно выразить, каким счастьем было для меня увидеть тебя в аэропорту… Мне хотелось забыть всех вокруг и тут же обнять тебя. Можешь сделать мне одолжение? Пришли мне свою фотографию. Я хочу иметь в руках что-то ощутимое, чтобы глядеть на тебя постоянно. Провести два дня с тобой было для меня островком чистого счастья, и я так благодарна, что ты вырвался из санатория и приехал в Цюрих ради этого".
ТЕНОР: Наверное, пришла пора объяснить нашим телезрителям, через какую "замочную скважину" приоткрылась для нас история этого романа. Сорок лет спустя после смерти Элеанор Рузвельт в Америке была опубликована книга "Родственные души". Написала её вдова Дэвида, Эдна Гуревич. С Элеанор она познакомилась в 1956 году. Обо всём, что происходило до этого, она знала из рассказов мужа, из сохранившихся писем и дневников, из расспросов родственников и знакомых. Понятно, что нам, читателям, было приоткрыто только то, что миссис Гуревич считала нужным и возможным приоткрыть. Оба главных персонажа книги описаны с любовью и пониманием. Но на сакраментальный вопрос ответ даётся однозначный: нет, любовниками они никогда не были. А все нежности в письмах отражают лишь необычайное родство душ, привязанность, уважение.
БАС: Должны ли мы этому верить? Какие у нас основания сомневаться в свидетельстве миссис Гуревич? Начнём с самого простого: стал бы Дэвид откровенничать с новой женой, моложе его на двадцать пять лет, о своём прошлом, особенно об одиннадцати годах близких отношений с Элеанор Рузвельт? Конечно, нет. Эдна Гуревич получила рассказ, сильно отредактированный мужем, и потом принялась редактировать его сама. Воспитанная в представлениях и правилах допропорядочной американской семьи 1930-х годов она явно относится к эротике как к чему-то принижающему человека и уж точно разрушительному для всяких нимбов. Она даже отрицает лесбийский опыт Элеанор Рузвельт, хотя переписка "первой леди" с Лореной Хикок стала достоянием гласности уже в 1978 году и подавляющее большинство комментаторов сошлись на том, что эти шестнадцать тысяч страниц не оставляют никаких сомнений в характере их связи.
ТЕНОР: Мы знаем, что разрушить человеческие верования не могут никакие факты. Древние персы верили, что сын никогда не может убить своего отца, а когда такое случалось, они заявляли, что, видимо, отец был не настоящий, что мать, конечно, согрешила и родила сына от другого. Так и миссис Гуревич. Её ошибка в том, что она, скорее всего, не дала прочесть рукопись опытному адвокату, знающему опасности перекрёстного допроса. Он бы посоветовал ей убрать десятки мелких эпизодов и деталей, опровергающих её тезис.
БАС: Чего стоит например история о том, как, посетив Дэвида в его квартире, будущая миссис Гуревич обнаружила в полупустом холодильнике засохший мясной рулет. "А, это, видимо, оставила в своё время кухарка миссис Рузвельт, — объяснил Дэвид. — У неё есть свой ключ от квартиры." Ключ у кухарки? Для чего? Чтобы снабжать голодающего Дэвида продовольствием? Или приносить заранее приготовленный ужин на двоих? И уж если ключ был у кухарки, значит и у миссис Рузвельт тоже? Степень интимности, достигнутая ими уже в 1948 году, была такова, что в одном из писем она просит прислать ей книгу профессора Кинси — скандальный бестселлер, впервые открывший американцам глаза на безграничный спектр вариаций сексуальных отношений.
ТЕНОР: Желая выглядеть объективным рассказчиком, Эдна Гуревич щедро цитирует письма Элеанор и в какой-то момент перестаёт замечать опасность, которую они представлют для версии "платоническая любовь". "Как бы я хотела пересечь океан и оказаться на одном берегу с тобой. Я рада, что ты любишь меня. Я люблю тебя всей душой, и все мои мысли — о тебе". Или: "Мне нет нужды говорить тебе, ты и так знаешь, что я люблю тебя так, как никогда не любила кого-нибудь другого". Или: "Ты не станешь сердиться, если я время от времени буду говорить тебе, как много ты значишь для меня? Я люблю тебя глубоко, я уважаю и восхищаюсь тобой, но любовь всё же важнее всего остального, потому что она сохранится во мне, как бы ты ни повёл себя, что бы ни сделал".