В субботу же, как я вначале говорил, вызывают „на ковёр“. Беру чемоданчик с машинкой и — на работу. Прихожу к начальнику отделения, там уже кворум — за столом сидит с десяток всяких руководителей. Рапортую. Они молчат, на стул указывают. Сажусь… И вдруг, как гром среди ясного неба: „Где вы были такого-то такого?“ Я зарделся… Такого-то такого был на капустнике в Консерватории, выпил изрядно и рукам волю дал, не в смысле подрался, а так… с их студентками в жмурки играл. Мне же, как коммунисту-чекисту, несанкционированные интимные контакты строго возбранялись. По той причине я и паузу перед начальством держал. „А это что?“ — показывают мне бумагу. Читаю вслух: „Воззвание ко всем честным гражданам великой страны…“ „Довольно! Мы это уже изучили! — обрывают, — Потрудитесь объяснить, что это такое?!“ „Дайте дочитать… — начал я, — Пока ничего определённого сказать не могу“. Дали. Читал про себя. И с каждой минутой волосы дыбом! Мало того, что продажную клику Брежнева предлагали свергнуть, так что главное, — от имени моей пишущей машинки. Я её по восклицательному знаку без точки и заглавной „Ц“ без хвоста определил. Не стал отпираться. Всё доложил: как у „патлатого“ „Москву“ купил, как по ночам справки секретные дома правил и даже про вертеп в Консерватории. Последнее было лишним. За Консерваторию выговор влепили, а машинку на учёт поставили. Нет, не забрали, конечно, но контрольный отпечаток с неё внесли в картотеку. В те дремучие времена на каждую пишущую машинку в Советском Союзе положено было оттиск шрифтов в наших учётах иметь. Напишет какой-нибудь чудак на машинке из бухгалтерии завода статью для „самиздата“, а его уже через день с „браслетами“ на руках из проходной того завода выводят. Всё тогда под контролем было: и типографии, и множительные аппараты. Недавно лишь послабление дали. В Москве на Пушкинской любую купить можно, хоть „гэдээровскую“ „Эрику“, хоть югославскую „Олимпию“, а уж если литературный зуд изводит, — можно и отечественную электрическую „Ятрань“ приобрести ценой в две среднемесячные зарплаты. И что удивительно, в Штатах в это же время детей обучали десятипальцевому методу. У нас же чуть ли не на каждого владельца пишущей машинки сигнал заводили».
«Что с тем волосатым случилось? — последовал вопрос от коллектива. — Нашли, или так и пропал?» «Нашли-нашли, — успокоил друзей Герман. — На следующей неделе взяли. Дал я словесное описание, показал, где он барахлом приторговывал. Допрашивали, да что с него взять: лаборант в институте, женщин сторонился, в кино только на утренние сеансы ходил… От тоски Солженицына читать начал, Буковского где-то достал, Галича на кухне слушал, там же „голоса“ ловил. Слушал „Би-Би-Си“ и „Свободу“ вместо того, чтобы на танцульках ровестниц обжимать. В конце концов выпустили его… Что ему казённый хлеб даром есть. Подписку о секретном сотрудничестве взяли и на другой день выпустили… Потом одним из лучших моих агентов стал. Жаль, через год от сотрудничества отказался. Посмотрел в очередной раз фильм „Семнадцать мгновений весны“ и отказался. Помните, там Штирлиц застрелил Клауса, своего осведомителя… Из-за этой картины мы многих агентов недосчитались. Если хотите, еще расскажу про…» «Хватит! — перебил его „мелкий“. — Об этом все знают. Дай мне наболевшим поделиться! А ты пока поостынь и дождись своей очереди… От себя же добавлю, что наши источники, они вообще ранимый народ. У моего друга агентесса отказалась работать, после выхода фильма „Гараж“. На последней встрече сказала, что, просмотрев картину, разуверилась в нашем будущем… Теперь относительно печатных машинок. Это всё — вчерашний день. Кто знает, что теперь можно без всякого контроля с заграницей общаться?» Народ в ужасе отпрянув от кружек с пивом, в изумлении загудел. «Да-да! Истину говорю! Мне в прошлом году поручили наблюдение за одним молодым доктором наук. Вредный был мужик! Целыми днями на работе пропадал, а я его через дорогу напротив в пельменной сторожил. Забыл как этот институт его называется. Какой-то всесоюзный… каких-то прикладных систем. То ли автоматических, то ли автоматизированных, но не в этом суть. Так в ориентировке было написано, что он, используя компьютер, вёл переписку с иностранными институтами. Представляете?! И первый отдел ничего с ним поделать не мог. Рассказывают, шибко талантливым был. Но подлец был конченый, это мне начальник того отдела жаловался. Нашим отставником был, потому всех этих умников терпеть не мог. Доктор-то всё пророчествовал, будто скоро каждый советский человек сможет бесконтрольно общаться хоть с Австралией, хоть с вшивой Кореей. Как вам такое? Это ж конец всему! И нам работы не будет!» «Ну ты, Виктор, перегнул! Мы без куска хлеба никогда не останемся. С компьютерами или с печатными машинками, а только без наружного наблюдения ни одно развитое государство обойтись не сможет. Без докторов — пожалуйста, а без нас — дудки!» «Хватит уже лясы точить, — перебил докладчика Шурик Дятлов. — Давайте, мужики, ближе к делу!»