— И чем же этот заграничный «Ху» вам приглянулся?
— «Зэ Ху» («The Who»), товарищ подполковник!
— Мне без разницы, лейтенант. «Ху» — будь он хоть трижды «Зэ», так «Ху» и останется, как его не верти!
— Мы оперу искали, товарищ подполковник…
— На Гусинобродской барахолке? Оригинально!
— Так точно! В оригинальном исполнении! Искали рок-оперу «Томми» на импортном виниле.
— А советские оперы на отечественной пластмассе не пробовали слушать, товарищ лейтенант?
— Например?
Подполковник замешкался, силясь вспомнить хотя бы одно название советской оперы. Герман радостно поспешил ему на помощь.
— «Поднятая целина» Дзержинского!
— Не понял…
— Я говорю про Дзержинского, который написал оперу «Поднятая целина». Как мне в консерватории объясняли, в этом произведении музыкальный язык композитора органически сплетён с народной песенностью и драматической выразительностью сценического ряда.
Подполковник ошалело посмотрел на лейтенанта. В ответ он встретил неподдельно искренний взгляд офицера-двухгодичника, страстно влюблённого в отечественную музыкальную культуру. Особист встал, поправил китель и со словами «Ну-ну… Теперь, значит, и Феликса Эдмундовича в композиторы записали!» вышел из кабинета.
— Да нет же, товарищ подполковник, вы меня не так поняли!.. — встрепенулся Герман, но было поздно, офицер контрразведки захлопнул за собой дверь.
Пока он отсутствовал, лейтенант вчерне набросал незамысловатый сценарий-легенду совместного посещения тремя сослуживцами вещевого рынка. Через пять минут подполковник вернулся.
— Некогда было Феликсу Эдмундовичу оперы писать! — с порога заявил особист. — В музее Дзержинского на мой телефонный запрос ответили, что у него даже слуха не было!
— Извините, товарищ подполковник, и я об этом же хотел сказать. Но речь шла о другом Дзержинском, — Иване Ивановиче, известном советском композиторе, того, что орденом Ленина наградили за оперу «Волочаевские дни», а ещё он написал…
— Довольно!
Лицо контрразведчика начало кривиться и вскоре он зашёлся безудержным смехом «Кому рассказать — не поверят! Дзержинский — композитор! Надо будет генералу твой анекдот поведать!» Не в силах сдержать эмоций, офицер вновь выскочил в коридор. Вскоре к его смеху присоединились два или три голоса. Когда веселье за стеной смолкло, подполковник появился в дверях.
— Давно меня допросы так не забавляли, — сообщил он вставшему по стойке смирно лейтенанту. — Вольно, Герман Николаевич, давайте перейдём к делу…
Дальнейшая беседа прошла без эксцессов. Лейтенант подробно рассказал, как он со старшим лейтенантом Горностаевым и лейтенантом Назаровым якобы обменяли три довоенные пластинки с записями Лемешева и Утёсова на один диск с рок-оперой. «В этом произведении, — пояснил допрашиваемый, — рассказывается о трагической судьбе слепоглухонемого мальчика, так и не смогшего адаптироваться к безжалостным реалиям капиталистического мира». Это заявление вызвало очередную волну веселья у подполковника, который никак не мог вывести лейтенанта на тропу чистосердечного признания. Герман упорно объезжал эпизоды, в которых он и его товарищи распродавали запасы порнографических журналов из коллекции Горностаева, умалчивал факты коллективного стяжательства при обмене двух пар старых джинсов на одни новые и даже ни словом не обмолвился о том, как весело они гуляли в ресторане после успешных торговых сделок, совершённых на городской барахолке. «Ну, хорошо! — подвёл итог беседы уставший от смеха подполковник, — Ты хотя бы скажи, но только без утайки, достоин ли Горностаев к зачислению слушателем в военно-дипломатическую академию?.. Папаша его хлопочет, да и командование меня торопит с решением». Герман долго молчал, но вскоре выдавил вымученное «Да!» «Ты хорошо подумал, лейтенант?» — переспросил его особист. «Так точно!»
Теперь, лёжа в кровати, майор советской разведки мучился угрызениями совести. Тогда, без малого десять лет назад его «да» прозвучало как «нет» и начальник особого отдела всё понял. Недавно, совершенно случайно Поскотин узнал, что Горностаев служит на Дальнем Севере, а третий из подельников загремел в пески туркменских Каракумов. «Мог ли Горностаев стать предателем? — размышлял засыпающий Герман, — Нет, не похоже. Если бы и задумал измену, то непременно затаился и, уж конечно, не стал бы заниматься фарцовкой. Да и кто из нас, тогдашних лейтенантов был не без греха?.. Интересно, а Фикусов в молодости приторговывал шмотками?» В поисках ответа на последний вопрос, он, наконец, заснул, вдыхая запахи рассыпавшихся на подушке волос любимой женщины.