— Бедняга! — посочувствовал он. — Не надо было «сучок» пить!.. Да, Шурик, а я ничего больше не успел сказать?
— Как же! Ни на минуту не умолкал! Клялся, будто к «Герою» был представлен, да за старые грехи не дали… То ли ты кого изнасиловал, то ли — тебя!
— Меня?.. Не может быть! Бо-о-оже мой! Я вообще насилие не люблю. Только по согласию.
— А того тоже по согласию убил?
— Кого?!!
— Спроси у Терентьева… Ты ему первому рассказал, прежде чем начал рыдать и на всех кидаться. Гимнастёрку рвал: душегуб, дескать, и нет тебе прощения!
Убийца в ужасе закрыл голову солдатским одеялом и, причитая и скуля, принялся раскачиваться из стороны в сторону.
— Во-во! Я так и подумал… Кто ж такого опездола к «Герою» представит!
— Шурик, утешь!.. Это всё, что я успел натворить? — с надеждой спросил раскаявшийся душегуб, раздвинув одеяло на половину лица.
— Как же! Нет, конечно… Тебя весь вечер несло, словно ты пургеном отравился. А когда ты начал молоть про…
— Всё, Шурик, хватит! Не могу больше этого слушать!.. И что, я один такой был?..
— Да с чего же один! Веника тоже развезло после третьей. Хватал за грудки и божился, что в Пензе привлёк к секретному сотрудничеству консула Мавритании. Уверял, что завербовал на морально-патриотической основе с отбором подписки. А как выпил ещё двести, то обслюнявил Гордееву оба уха, нашёптывая по секрету, будто на следующий год его забросят на парашюте к берберам для развёртывания резидентуры.
Поскотин повеселел. В этот момент будущий резидент советской разведки в Мавритании, тяжело вздыхая, тщательно осматривал просохший за ночь комбинезон.
— Шурик, ты скажи, только честно, там, в гараже мы все такие были? — с надеждой спросил Поскотин, отбрасывая одеяло.
— Все, Гера, все! Даже Терентьев… Того трижды на гимн Советского Союза развозило. Орал, будто на тёщиных похоронах убивался! А когда капитана Гордеева домой провожали, решили сегодня после экскурсии снова собраться.
— Не-е, Шурик, я — пас!
— И не надейся даже! Залезь в свой карман. Ты у Гордеева под сегодняшнее торжество деньги взаймы взял.
— Какое ещё торжество?
— Ну как — какое! Твоей дочери сегодня пятнадцать лет исполняется, так что принимай поздравления!
— Кошмар! Шурик, у меня дочери отродясь не было! Единственному сыну в мае шесть исполнилось, а тут — дочь! Пятнадцать, говоришь ей?.. Это что, выходит я в четырнадцать лет… того… Поверь, Шурик, в четырнадцать я даже не знал, откуда дети берутся!
— Тебе виднее — откуда!.. — с ухмылкой завершил разговор Дятлов, равняя по ребру ладони пилотку.
Экскурсия
Экскурсия по тульским музеям была утомительна. Командование дивизии пребывало в уверенности, что приданный им «спецконтингент» непременно обязан ознакомиться со всеми достопримечательностями древнего города. Ещё не пришедшее в себя воинство, будто колхозное стадо, уныло кочевало от одной достопримечательности к другой. Исторический музей, картинная галерея, экспозиция тульских пряников, затем — музей тульских самоваров и, наконец, — знаменитый тульский оружейный музей при одноимённом заводе.
Не разделяя общего оживления от выставленного оружия, обессиленный Герман присел на обшарпанный стул. Напротив тёмным зрачком выходного отверстия на него уставился пулемёт «Максим», выпущенный, как гласила табличка, на заводе «Тульский арсенал» в 1910 году. «Что, друг, ты своё уже отстрелял? — вполголоса спросил уставший курсант у железного соседа. — А мне через три года снова воевать… — Растроганный офицер вытащил из ствола немого собеседника окурок и продолжил, — Много народа хоть положил?.. Понимаю, вопрос бестактный… Не кручинься! Я тоже грешен, — и он стал загибать пальцы, вспоминая, скольких афганских мятежников лишил жизни. Три пальца уже сложились, четвёртый — всё ещё колебался. Ему стало неловко за свою низкую результативность и, смущённо отведя взор от выходного ствольного отверстия, добавил, — и мне довелось человек двадцать-тридцать… к Аллаху отправить». — Для доверительности сентиментальный посетитель даже положил руку на железный кожух водяного охлаждения пулемёта.
— Опять заливаешь?! — послышалось у Германа над головой, — Со вчерашнего не уймёшься? Сначала нам мозги конопатил, теперь этому, железному…
Поскотин в испуге поднял глаза. Над ним нависали двое из «Бермуд».
— Трудно, говоришь, извилины распрямлять?! — добавил Вениамин, с укоризной глядя на друга, продолжавшего машинально гладить музейный экспонат.