Особняком стояли молодые преподаватели, основное достоинство которых ограничивалось высокородным происхождением. Многочисленные дети, внуки, племянники, невестки, золовки, шурины, девери и даже байстрюки числились на преподавательских должностях, постепенно расползаясь как плесень по ещё недавно румяному разведывательному пирогу.
Уютную нишу в системе специального образования занимали работники вспомогательных служб: технари, медики, психологи и физкультурные работники. Санчасть была отстойником, в котором как опарыши на пахучем субстрате, копошились самые нерадивые выпускники медицинских вузов, восполняя отсутствие профессионализма многомудрыми беседами с пациентами. Ведомственные технари, будто тараканы за плинтусом, обитали в своих многочисленных коморках-лабораториях, обставленных диковинной техникой и современным импортным оборудованием, прячась за которые они без помех могли предаваться любимым занятиям, не имеющим ничего общего с учебным процессом.
Выспавшись на семинаре по философии, Поскотин в хорошем расположении духа отправился со своею группой на занятия по Научному Коммунизму, который вёл полковник Бекмамбетов, высокий узбек с огромной головой и тяжёлым взглядом. Он, как и большинство его коллег, был из числа «погорельцев» — «засвеченных» перед зарубежными спецслужбами разведчиков. Бекмамбетов, медленно вышагивал между столами, скрипя дубовым паркетом и сопровождая всепроникающие идеи Маркса и Ленина шумным дыханием тучного человека. Слушатели строчили в тетрадях, заполняя листы неоспоримыми аргументами превосходства рабочего класса над несознательной частью остального человечества. Со стен за учебным процессом наблюдали портреты классиков и затесавшийся между ними Юрий Андропов. Книжные полки, заполненные аскетическими шпалерами никогда не читанных полных собраний сочинений и справочной литературы, придавали просторному кабинету оттенок храмового величия и торжественности.
Герман, уже три с лишним часа продолжавший «праведную» жизнь, скрипел авторучкой, выделяя наиболее значимые моменты нетленного наследия цветным фломастером. Мочалин, сидевший рядом, с гримасой презрения наблюдал за другом, занося в свою тетрадь короткие строки, состоящие из понятных только ему сокращений. «Диктатура пролетариата не есть окончание классовой борьбы, — с лёгким восточным акцентом читал выдержку из ленинской работы полковник Бекмамбетов, — а есть продолжение её в новых формах». Оторвавшись от раскрытого синего тома, он поднял голову и оглядел класс. Герман строчил как пулемёт. Потом быстро поменял ручку на фломастер и подчеркнул словосочетание «есть продолжение», но немного подумав, выделил и всю последнюю фразу, после чего посмотрел в тетрадь друга. «Дик. пр. не е кл-бор, а пр. новоформ» — значилось сказанное полковником в интерпретации его друга.«…но не уничтоженной, не исчезнувшей, не переставшей оказывать сопротивление, против усилившей своё сопротивление буржуазии», — гудел Бекмамбетов.«…не у, не и, не пэ, не пер со-бур» — как в разбитом туалетном зеркале отражалось великое наследие в конспекте Вениамина. Герман не выдержал и, оторвавшись от своих каллиграфических штудий, уставился в тетрадь соседа. Мочалин, сменив презрительное выражение на лёгкую ухмылку, вывел новый перл: «Ди прол е фор союз ме пр и не пр типа бур и кр-ин». В это время полковник как раз завершал очередную ленинскую сентенцию. Его приятель не выдержал и залился тихим счастливым смехом.
— Майор Поскотин! — прервал его ликование Бекмамбетов, — вам ленинские слова кажутся смешными?
— Никак нет, Садруддин Сайфутдинович! Даже наоборот…