Слушатель, ощущая тревогу, судорожно сглотнул слюну, мысленно прикидывая, что в словах командира перевешивало: «определённая симпатия» или многозначительное «но». Так и не доведя расчёты до конца, он поспешно выпалил: «Никак нет, товарищ полковник!»
— А я полагаю — понимаете, — досадливо морщась, продолжил бывший резидент, — считаю своим долгом предупредить вас от опрометчивых поступков, которые вы можете совершить, под влиянием своих новых товарищей… Вы меня слушаете?
— Так точно, никак нет!
— Что за ответ?! — вспылил полковник.
— Слушаю, но не понимаю, товарищ полковник! Мои друзья — настоящие патриоты, беспредельно преданные родной Коммунистической Партии, готовые…
Полковник умоляюще смотрел на подчинённого.
— Что не так? — сбился с мысли друг «беспредельно преданных».
— Всё! Всё не так! — набивая новую трубку, ответил полковник, — И откуда вы только набрались этих выражений?! Вы по-человечески способны изъясняться?
— Способен!
— Так извольте не трясти передо мной праздничными транспарантами!
Подчиненный молчал.
— Кто вчера в душевой комнате сказал, что старые маразматики из Политбюро довели нашу страну до ручки?!
Герман, авторство которого было подтверждено техническими средствами, безмолвствовал.
— А что вам ответил старший лейтенант Мочалин?
— Он… он опроверг моё высказывание, — только и смог промолвить припёртый к стенке капитан.
— Святые угодники! Чем он опроверг? — закатил глаза полковник. — Тем, что сделал заявление, будто в Политбюро не осталось ни одного члена с яйцами.
— Члена Политбюро, — вежливо уточнил вольнодумец.
— Герман Николаевич, ну полноте уже! Ведь все понимают…
— И вы?
— Что за бестактный вопрос?! Тем не менее, с какой стати вас приспичило обмениваться известными банальностями в душе? — Геворкян с раздражением щёлкнул зажигалкой и, наконец, затянулся сладковатым дымом, — Довольно, товарищ капитан, надеюсь, вы теперь меня понимаете?
— Да, Вазген Григорьевич!
— Полагаю, вы имеете намерение стать настоящим разведчиком?
— Так точно!
— Отлично! В таком случае перестаньте паясничать, и провоцировать руководство.
— Вазген Григорьевич, можно честно? — отбросив уставной тон, спросил Герман и, уловив кивок, продолжил, — Мы в Афганистане, худо-бедно военную лямку тянули, и пулям не кланялись, и чужие жизни не спросясь обрывали… Поэтому нам было мало дела до общепринятых условностей. Говорили то, что думали, и как дети радовались представленной свободе. Через три года мы снова окажемся на войне. Не в уютном посольстве, а на самой обычной войне. О какой разведке вы говорите? Я опять перекину через плечо автомат и буду с афганскими партнёрами строить то, что там построить невозможно. Вы меня понимаете, Вазген Григорьевич?
Полковник улыбнулся.
— Не седлай меня, капитан, я в конном строю уже четвёртый десяток… Принимай всё как есть и не высовывайся, да и друзей своих попридержи… Ну, что это за выражение: «Сталина на них не хватает!»
— А это кто?
— Твой друг Дятлов!
— Не помню, чтобы он такое говорил!
— Тебя в тот раз рядом не было… В автобусе кому-то из второкурсников заявил…
— Вслух?!
— А как же иначе! — полковник тяжело вздохнул, — Береги друзей, Герман. Видишь, что зарываются — осади. Не справляешься — мне скажи! Согласен?
— Так точно, товарищ полковник!
— Ладно уж, иди к своему «Треугольнику», а то в нём уже волнения начинаются. Вон они, глаз с ╢тебя не сводят. Да не говори своим о нашей беседе. Лишняя информация никому пользу не приносила.
Когда Поскотин вернулся, друзья встретили его напряжённым молчанием. Первым не выдержал Веник:
— О чём шептались?
— Да всё больше о мелочах. Сказал, что мы, дескать, такие же Мушкетёры, как наши жёны — балерины. И вообще в районе «Бермудского треугольника» воняет так, что руководство серьёзно озабочено нездоровой атмосферой в его акватории. В этой связи меня уполномочили докладывать о всяких природных анамалиях в этом районе! Всем понятно!?
— Я так и знал! — заломил руки Вениамин. — Стукач! И зачем я только с тобой связался! Шурик, пошли, обсудим судьбоносные решения майского Пленума ЦК КПСС по аграрному вопросу.
— Не забудь, когда будешь мыться в душе, упомянуть, что я их тоже разделяю…
— Какой кошмар! Что, Николаич, и там слова лишнего уже сказать нельзя?