— Вы большевик? — спросила она.
— Ах нет! — энергично запротестовал Бернар. — Во мне лояльность класса ярко выражена; мой идеал — это римский сенат, когда он только что зарождался, или еще кое-кто из английских консерваторов, у которых очень сильно развито чувство долга… Но я становлюсь смешон и надоедаю вам.
— О нет, — возразила она, — но только одно действительно существует для меня — это театр. Остальное же все…
В это мгновение прекрасные черные глаза мадемуазель Фонтэн оживились.
— Посмотрите на этого молодого человека, что сейчас входит, — сказала она Бернару, — не правда ли, как он красив? Совсем херувим! Я хотела бы, чтобы он играл со мной в «Свадьбе» во время турне этим летом. Но он и слышать об этом не хочет. Его мечта — это «Полиэвкт». Можно лопнуть со смеху.
— Не хотите ли сигару? — предложил Ванекем. — Представьте себе, что я нашел на американских рынках…
VIII
Посещение Рошем Пон-де-Лера совершалось всегда по одному и тому же неизменному ритуалу. В десять часов коляска Ахилла (он никак не мог решиться заменить своего старого кучера шофером) ехала на вокзал. Когда экипаж останавливался перед дверью, Ахилл принимал равнодушный вид, внимательно разглядывая груду плохо уравновешенных кусков материи.
— А, вот как, месье Рош! — говорил он так, будто ожидал сегодня человек двадцать одинаково важных людей.
— Вы все так же молоды, месье Ахилл, — говорил Рош, стараясь показать, что он в очень хорошем настроении.
Посетитель садился по одну сторону стола, Ахилл по другую, и они говорили о прошлом, о своей молодости; это продолжалось, по наблюдениям Антуана, очень точного человека, различно — от двадцати пяти до тридцати пяти минут. Одни и те же анекдоты повторялись по нескольку раз в год. Когда Бернар впервые присутствовал на этом спектакле, он изумился, что человек, столь скупой на слова и на время, как его дед, мог терять то и другое в разговорах тем более ненужных, что они были всегда одни и те же. Но, приглядевшись, он заметил, что они играли роль красной тряпки перед глазами быка, только что вышедшего на арену; надобно было чем-нибудь поразить и утомить зверя и, таким образом, отдалить минуту схватки. Рош мог уехать только с поездом в четыре часа дня. Решение он примет только за пять минут до отъезда. Нужно было пока избегать боя.
Приблизительно через полчаса после приезда Роша должен быть появиться Лекурб. Ему суждено было быть одновременно и несчастной лошадью пикадора, предназначенной быть убитой, и цирковым «рыжим», который комическими своими движениями создает веселую и симпатичную атмосферу. Рош находил большое удовольствие в том, как Лекуро доказывал, ссылаясь на самых знаменитых экономистов, самые противоречивые тезисы.
Как только отступал пикадор с проколотым животом, Ахилл делал знак бандерильеро. Эта обязанность возлагалась на Антуана и на его брата. Они должны были пройтись с Рошем по фабрике.
— Мой внук, — говорил Ахилл, — хочет показать вам новую машину.
— Да, — подтверждал Антуан, — ваше мнение будет для меня очень ценным, месье Рош.
— Обязательно, друг мой, в память вашего бедного отца… — говорил Рош. — Ах, как сейчас вижу его… в его черном пальто…
Антуан приводил его через час еле передвигавшего ноги, с огромным отвращением на целый год к зубчатым колесам, кулакам и эксцентрикам; он был почти совсем готов принять удар шпаги.
Завтрак, всегда превосходный, подавали у Ахилла. Там никогда не говорилось о самом существенном, что занимало их в этот день. Присутствие Франсуазы делало невозможной неожиданную атаку. Сначала она делала громадные усилия, чтобы быть любезной, но потом начинала нервничать. Она оставалась совершенно бесчувственной к тому, что Бернар называл «бальзаковской стороной» Роша, бывшего коммивояжера, сделавшегося благодаря внезапной смерти двух своих хозяев главой торгового дома только годам к пятидесяти и обладавшего известной дозой остроумия, но отнюдь не настоящей культурой. Как только завтрак кончался, она отбрасывала всякую принужденность.
— Я сделала то, что вы мне сказали, Бернар, я перечла «Анну Каренину», и я прекрасно понимаю самоубийство Анны. Если бы Вронский с ней был жесток, а не добр, она не покончила бы с собой.
— Вы говорите о театре? — вступал в разговор Рош. — Я не люблю теперешних пьес, но охотно хожу в «Комеди Франсез» смотреть «Друга Фрица» или «Месье Пуарье». Это не так забавно, как в Пале-Рояль, но зато прекрасно и заставляет думать.
Франсуаза становилась отважной.
— Бернар, — говорила она по-английски, — пойдем, пройдемся по саду. Он чересчур скучен.