— Бернар! — позвал его из сада женский голос.
Он подошел к окну и увидел свою молодую невестку на лужайке, залитой солнцем.
— Как, Франсуаза, вы уже встали?
— Уже, Бернар? Но ведь десять часов!.. Дедушка вас съест теперь, Антуан давно уже ушел. Come down and have breakfast with me…[4] У меня есть любимая ваша рыба.
— But how nice of you[5], Франсуаза. Я буду готов через минуту.
Он быстро закончил свой туалет и прошел к ней в столовую.
— Восхитительна эта ваша скатерть из сурового полотна с лиловой каймой и эта корзинка глициний и акаций… У вас чудесный вкус.
— Вкус Паскаль-Буше, — отвечала она весело и лукаво.
Действительно, она принесла в семью Кене, которая до нее не имела никакого вкуса к прекрасным вещам, вкус Паскаль-Буше, которому дивились антиквары Эвре и Нонанкура.
Бернар восхищался грубоватостью деревянных изделий, потолком из черных и белых балок, широким окном выходившим в цветущий сад. Где-то в глубине его мыслей почти неощутимый предок Кене протестовал против этой слишком изысканной обстановки.
— Вы не заметили самого красивого, Бернар… Моих раскрашенных изразцов… Полюбуйтесь ими…
— Я это сделаю вечером… Вы правы, я непростительно запаздываю.
Он мгновенно выпил чашку чая, одним прыжком перелетел через шесть ступенек крыльца, как мальчишка побежал со всех ног по склону зеленой лужайки, ведущему к городу и к фабрике, и пошел обычным шагом только метров за десять от самых зданий фабрики Кене и Лекурб.
В конторе старый Кене при его появлении взглянул на часы. Молчаливый упрек. Лекурб, поглаживая свою четырехугольную бороду, совсем как у президента Карно, передал этому бывшему солдату утреннюю почту.
— Вы найдете там, — сказал он, — блестящие дела, и нетрудные в то же самое время.
— Слишком даже нетрудные, — проворчал Ахилл.
Когда Бернар рассеянно проглядывал разобранные уже письма, ему показалось, что все народы земного шара готовы униженно, как какой-то милости, просить позволения, чтобы им разрешили купить. На просьбах «экзотиков» была пометка Ахилла синим карандашом — «не отвечать».
По шрифту различных печатных обращений Бернар старался разгадать психологию этих незнакомцев. Одна бумажка маленького формата заинтересовала его своим скромным изяществом.
— Кто это — Жан Ванекем, дворянин-коммерсант?
— Ванекем, — отозвался Лекурб с гордостью, — это мой внучатый племянник. В шестнадцатом году он организовал комиссионное дело, а теперь занимает целый дом на улице Отвиль. Это очень умный малый. У него огромная контора, друг мой, — контора не меньше здешнего клуба.
Бернар стоял около окна и смотрел, как на грязном дворе четверо рабочих нагружали материю. Не подозревая, что за ними наблюдают, они шутили и смеялись. Но один из них, заметив в окне хозяина, произнес несколько слов шепотом, и вся группа сделалась сразу серьезной и деловитой. Бернар вздохнул.
— А отношения с рабочими? — спросил он.
— Превосходны, — ответил Лекурб, с чувством полного удовлетворения поглаживая свою бороду.
Точно приводя в движение вращением своей руки какую-то невидимую машину, Ахилл направил своих внуков в мастерские.
Бочки с растительным маслом, клубки шерсти, ящики с нитью завалили весь длинный фабричный двор. В мастерских Бернар вновь услышал запахи, знакомые и близкие ему с детства: сильный запах жирной шерсти и пресный запах пара. Знакомые лица вызывали в памяти, с быстротой, удивлявшей его самого, имена, забытые за эти семь лет.
— Что это, Кибель? Вы хромаете?
— Да, месье Бернар, со времени Соммы. Пришлось отнять всю ногу.
— А вы, Гертемат?
— А я был отставлен у Дарданелл.
— Ах, так. Там было горячо, у Дарданелл?
— Да, это были не шутки. Но Каир красивый город. Вы не бывали там? Женщины как в Париже.
Переходя через ткацкую, где большие станки тихо передвигали широкие скатерти белых нитей, они вошли в мастерскую, где около ста женщин, сидя за длинными столами, вытаскивали щипчиками солому и свалявшиеся комочки из шерсти. Там самые преданные фабрике работницы, самые давние, устроили торжественную встречу Бернару.
— Мадам Птисеньер! Мадам Кимуш! Как поживаете?
— А, месье Бернар! Наконец-то вы вернулись!
— Однако, не очень-то все это хорошо выглядит…
— А! Конечно… Плохая работа, месье Бернар. Хорошо бы работать так, как работали до войны!
За этими женщинами в окно видны были красные крыши фабрики, зеленая вода в бассейнах, река — точно удар кисти синей краской, которая блестела сквозь серебристые тополя; а дальше — мягкие очертания лиловых холмов. Здание было высоко, и движения станков сообщали ему легкие покачивания, отчего танцевал и пейзаж.