Постучали робко два раза.
— Войдите! — закричал он громче. — Ну, входите же!
Дрожащие руки с трудом повернули ручку двери. Вошли пять старых женщин: узловатые руки, сложенные на черных передниках, честные лица бледны от волнения. Этот хор просительниц выстроился в одну линию и остановился перевести дыхание.
— Мадам Птисеньер? Мадам Кимуш? Чем я могу быть вам полезен?
— Месье Бернар, мы пришли к вам, потому что не смеем идти к месье Ахиллу. Нам думается, вы не рассердитесь, что мы пришли просить о прибавке на другой же день после вашего приезда, но совсем невозможно жить! Крестьяне, месье Бернар, крестьяне нас просто пожирают. Загляните-ка на рынок в Пон-де-Лере — кролик стоит четыре франка пять су, к горошку приступа нет! Чем больше вы нам платите, тем становится все дороже! Ткачам платят от восьмидесяти до ста франков, им еще ничего, а мы, мы всегда самые последние. Чистильщицы — вдовья наша доля, но однако же и мы необходимы для производства, месье Бернар…
Он улыбнулся в смущении; полная их доверчивость была очевидна. Ему бы хотелось наделить их богатствами, изумить, обрадовать их, но тень Ахилла, осторожная и страшная, выплывала над чадом котлов, темнившим окна конторы. Он отделался несколькими неопределенными фразами: он только что вернулся, он еще не в курсе дела, он должен переговорить со своим дедом.
— Конечно, месье Бернар, у вас есть еще время. Будьте спокойны, мы не забастуем… Не любим мы кривляться на улицах.
С руками, сложенными на черных передниках, хор просительниц удалился.
V
С тех пор как умерла жена, Ахилл обедал каждое воскресенье у внука своего Антуана. Он говорил мало — две или три шутки по адресу Франсуазы, — подсмеиваясь над ее вкусами Паскаль-Буше. После обеда он курил сигару, бросая неприязненные взгляды на те предметы, которые он ненавидел более других: паланкин, выкрашенный в зеленое, модель фрегата, старинный барометр. Нежно-лиловатые полотна Жуи на стенах, блекло-желтые занавески на окнах, казалось, разливали в гостиной какой-то особый, светлый покой.
Антуан читал «Консульство и империю» или поправлял звонки, вентиляторы; он был счастлив лишь с Тьером[6], Тэном[7] или Токвилем[8], а не то с молотком или отверткой в руках. На фабрике он жил в механической мастерской и придумывал разные остроумные усовершенствования для машин. В присутствии деда он чувствовал себя постоянно стесненным и был начеку. Он поглядывал на него от времени до времени и видел, что старик думал: «Какая гостиная у моего внука и какая жена!» — и молча он немного страдал.
Франсуаза рассеянно брала аккорды, она смотрела на мужчин с грустным недоумением, двухлетний опыт все еще его не рассеял. Угрюмая жизнь Кене ее подавляла. У ее отца, во Флёре, такие вечера проходили почти всегда весело и оживленно; бывали гости, играли, читали вслух, была и музыка. А эти Кене, когда они не на работе, были как разобранные машины. Они ждали момента возвращения на фабрику и оживлялись немного только тогда, когда кто-нибудь из них вдруг вспоминал какую-нибудь забытую подробность: недовольный клиент, больной рабочий, какая-нибудь порча.
«Антуан был совсем другим, когда был женихом, — думала Франсуаза. — Но тогда он был офицером и едва замечал своего деда; он равнодушно смотрел издалека на этот завод, который я ненавижу. У него было время думать обо мне. Он давал мне читать книги, объяснял мне их. Он был нежен и мил».
Она вспомнила их свидания на берегу реки, на полдороге между Пон-де-Лером и Лувье. В те времена она очень гордилась тем, что сближала между собою Монтекки и Капулетти. Антуан подарил ей прелестное издание «Ромео и Джульетты» в лиловом замшевом переплете с посвящением «То Juliet». Она всегда любила этот цвет «парм». Прошло два года и это чудесное время привело ее к таким вечерам как сегодня. Ее пальцы тихо скользили по клавишам, она наигрывала мотив из Шумана.
— «Розы, лилии, солнышко, голуби…» — напел Бернар и улыбнулся ей.
Он поднялся, сел рядом с Ахиллом и рассказал, как приходили к нему старухи чистильщицы.
— В сущности, — заключил он, — конечно, они правы.
— «Они правы», — проворчал Ахилл. — Это легко сказать… На свете все правы.
— Не о всех идет речь, — продолжал Бернар, несколько нервничая. — Если бы вы прибавили этим женщинам по двадцать сантимов в час, земля не перестала бы вращаться.
6
7
8