— Держись, Петр!..
— Не уступай!..
— Мы верим в тебя!.. — донеслась неожиданного из-за забора напористая многоголосица набежавших с соседних дворов сельчан.
— Вы че, челядь?.. — окрысился я в сторону «говорящего» забора. — Только благодаря нам с питом вы, сморчки неблагодарные, на алтаре у стража отвоеванном из праха восстать смогли! И вместо спасибо… Да Зараза ща за такие речи крамольные все хибары ваши по бревнышку раскатает!
— Так он уже за ночь полсела обездолил, барин! — неожиданно прилетела яростная ответка из-за забора.
— Всех коровенок наших злыдень твой подрал! — вторил первому второй смельчак.
— А быков застращал так, что остолбенели сердечные! — поддакнул третий глас из зазаборной толпы.
— Зараза, ты че? — обернулся я на пита. — Я ж на тварей тебе велел охотиться!
— Муууу!.. — насквозь лживо попытался изобразить свою непричастность к озвученным предъявам грома-бык.
— Значит так! Мутаген с десяти следующих стражей — мой!
— Муууу?..
— Потому что наказан, за неповиновение! — припечатал я.
— Правильно, барин!..
— Так его, паразита!.. — загалдела за забором толпа.
— А ну стоять! — гаркнул я на попытавшегося под шумок сбежать со двора кузнеца. — Петр, последний раз тебя спрашиваю: скуешь сбрую?
— Да говорю ж, барин, с радостью бы, но…
— Зараза, он твой.
От кровожадного клацанья зубастых челюстей подскочившего к остолбеневшей жертве грома-быка по серым шароварам несговорчивого Петра начало растекаться большое мокрое пятно, с характерным аммиачным запахом.
— Пааапааааа!.. — с истошным криком через распахнутую калитку во двор забежала Аленка.
— Твою ж мать, совсем из головы вылетело, что она Петровна, — растерянно пробормотал я. — М-да, нехорошо с папашкой ее получилось.
— Уходи, дочка, — отмер позорным образом обмочившийся родитель.
— Отстань от папы, чудище! — очумелая беременная фурия оттолкнула от отца зубастую морду грома-быка. И растерявшийся от такой вопиющей наглости Зараза даже попятился на полметра назад.
— Гребаная Санта-Барбара, — фыркнул я.
— Муууу?.. — тут же обернулся ко мне любознательный пит.
— Потом расскажу, — отмахнулся я.
— Папа, пожалуйста, сделай, что они тебя просят, — повисла на шее у отца Аленка.
— Да-да, дочка. Как скажешь, дочка, — закивал нежно обнявший ее здоровяк.
— Ну слава яйцам, кажись порешали, — подытожил я затянувшийся спор. — Зараза, отставить! Не нужно ему ноги отгрызать.
— Муууу?..
— Ты зенки, блин, разуй!.. Мокрые они, потому что. И пахнут плохо.
— Муууу!..
— Да мало ли что так тебе тоже по кайфуй. Сказано нельзя — значит, нельзя!
— Муууу!..
— Помукай еще тут у меня!
— Муууу!..
Глава 27
Глава 27
—…Да я даже в спальне, с закрытым окошком, слышал устраиваемые тобой ночью фейерверки, — строгим голосом отчитывал я пита, вновь восседая на его твердой, как камень, шее. — Вот нахрена, скажи на милость, было так откровенно палиться перед крестьянами? Просил же, сельчан не задирать.
— Муууу!.. — взревел снизу грома-бык, плавными махами раскинутых в сторону крыльев легко поддерживая на километровой высоте начальный сумасшедший разгон.
Но, благодаря еще на земле скастанным стойкам Стального вепря, я ни во время взлета, ни теперь не испытал ни малейшего дискомфорта — невидимый доспех прекрасно справляйся со своей задачей, нивелируя ураганную мощь встречного воздушного потока до легкого сквознячка, приятно освежавшего тело в полете.
— Ты дурочка мне тут не включай! — возмутился я. — Не слышал он такого распоряжения — видали?..
— Муууу!..
— Да, даже если не услышал, — (так-то Зараза мог, конечно, не услышать, я ведь с земли вдогонку ему кричал, когда пит набрал уже приличную высоту, — подумал я про себя, но вслух, разумеется, параллельно продолжал вещать совсем другое) — самому-то догадаться было не судьба: что гадить возле родового дома хозяина — это дерьмо, а не идея!
— Муууу!..
— Ну, конечно, че-то не сообразил… То, так не башка у него, а дом советов — знатоки отдыхают! А тут, прям, писец как сложно было сообразить, что крестьяне за разоренные хлева свои и перебитую скотину потом мне пистон вставят.
— Муууу?..
— Да, открыто бунтовать против барина они не посмели. Но гнилой осадок у людей после беспредела такого стопудово остался. Репутация-то с сельчанами — спасибо суке Стефании! — у меня и без того была неважнецкая, теперь же и вовсе за разбойника с большой дороги в Савельевке принимают. Спасибо, блин, Зараза, удружил! И как мне потом, когда канитель с квестом закончится, с ненавидящими людьми прикажешь уживаться?.. Да ладно мне, это когда еще будет, и побиваться все одно, конечно, будут высокоуровневого барина. А какого сейчас придется тем трем девчонкам, с которыми я ночь провел? Их же, бедняжек, там поедом теперь съедят! — (на самом деле, разумеется, перед отлетом, я поговорил с мачехой о любовницах, и взял с нее обещание: позаботиться о Василисе, Красе и Власе, аки о родных дочерях, пригрозив, что если, вернувшись через неделю, узнаю, что девчонок моих здесь обежали, отыграться тут же на ней и ее сестрах в тройном размере, — но проштрафившемуся Заразе, по понятным причинам, знать об этой моей договоренности было не обязательно) — И все по твоей милости!