Он уже немного владел русским языком, на столько, на сколько позволяло частное училище русского языка, оконченное им в Берлине.
Он искал учительницу русского языка, и Марья Николаевна сама напросилась давать ему уроки.
Ах, каким толковым и остроумным учеником оказался Фридрих!
Они читали вместе классиков. «Горе от ума» Фридрих заучил чуть ли не целиком наизусть.
С каким чувством читал он собственную переделку «Французика из Бордо»:
Как кстати он всегда цитировал прочитанное! Марья Николаевна раньше влюбилась в его ум и характер, о, каким джентльменом держался он, играя в лаун-теннис — в игре человек выказывается, — а затем уже во внешности.
Он очаровал всех, — папу, маму, сестер.
«…Вы помните вашу брачную поездку за границу… Вы помните, как в Монте-Карло ваш муж проиграл все свое состояние. Вам пришлось телеграфом выписывать деньги от ваших родителей… Помните, как вы добрались до Берлина и как гордо голодали: было стыдно просить денег из Петербурга».
Прошло немало недель, пока Фридрих нашел свою бабушку. Бабушка сперва была очень взбешена, что Фридрих женился на русской.
Даже не пожелала видеть жены внука.
Но денег она все-таки дала, и молодые выбрались в Петроград. Здесь Фридрих попал в клуб — отыграться. Отыгрался. И пристрастился к игре так, что все ночи стал проводить в клубе.
XVII. СПИТЕ!..
Марья Николаевна с душевной тревогой слушала вкрадчивый бархатный голос, сидя в бархатном кресле бархатной комнаты, в которой еще только сегодня утром Берта выиграла дьявольскую игру: сила женской красоты победила силу гипнотизма.
Марья Николаевна никогда не поверила бы, что возможно читать в глазах женщины, как читает этот волшебник.
— Теперь вы верите мне!..
— Я поражена! Как можно не верить! Я молю вас, спасите, спасите мужа! Я покоя не нахожу!.. Мой муж… мой обожаемый муж… оказался…
Марья Николаевна не могла выговорить слова……
— Я не могу! Не могу простить себе, ему… Ведь он предавал мою родину!.. Отечество своих детей!.. Ведь мой Воля… рыдает… напролет… Ведь дитя, когда узнал, что он <сын> немца!.. Научите меня, что мне делать!.. Я люблю мужа… и презираю его… Я гадка сама себе… И кроме того… и главное… да-да — презирайте меня, но я считаю для себя это главным, ведь Фридрих изменял не только моей родине, но и мне, как жене, мне, как матери его детей, мне, как женщине… О, если бы я могла плеснуть кислотой в глаза этой дьяволице!.. Спасите меня!.. Я не нахожу покоя ни днем, ни ночью, зная, что он томится в тюрьме, а она, избежав наказания, порхает на свободе!..
— Марья Николаевна, спите!.. Смотрите мне в глаза!.. Спите, Марья Николаевна. У вас тяжелые веки!.. Вот вы закрываете глаза. Дыхание становится глубоким… Пульс ровным… Спите… Спите… А когда проснетесь, будете чувствовать себя легко, забудете об обиде, нанесенной вам вашей соперницей, по отношению к мужу будете питать чувство любви и уважения… Сегодня же, ровно в полночь вы будете снова у меня… Теперь проснитесь…
Марья Николаевна раскрыла глаза, виновато улыбнулась:
— Я, кажется, вздремнула! Ха-ха-ха!.. Что это со мной сделалось?..
— Как вы себя чувствуете?
— Сон освежил меня, и я чувствую себя прекрасно!.. Да и как же иначе?!..
XVIII. ЖИВОЙ ПРИЗРАК
Старинные часы пробили полночь. Марья Николаевна сидела уже в кресле бархатной комнаты.
Таубе продолжал бархатным голосом свой рассказ о жизни своей пациентки.
— Теперь вы верите мне!.. Слушайте, слушайте и ничему не удивляйтесь… Теперь с вами будет говорить другой… Я вызову ту, которая отсутствует и, отсутствуя, страдает и, страдая, хочет облегчить свою душу… Не удивляйтесь тому, что вы увидите… Заклинаю вас сидеть спокойно и внимать так же, как внимали вы моим словам… Одно ваше неловкое движение, и чары рассеются…
На мгновение в полную тьму погрузилась комната.
Раздался звук тамтама, и снова вспыхнули фиолетовые лампочки.