– Ну а что сказали тебе Тупра и Блейкстон? – спросил он осторожно. – С ними ты, надеюсь, поговорил? Призвал к ответу? Это, разумеется, была их выдумка. С Питера ты должен снять любые подозрения. Не ходи к нему, прошу тебя, не волнуй его. Он сильно огорчится, узнав, чем обернулись для тебя данные им советы. Непоправимыми последствиями. Он, видимо, всего лишь указал на тебя, сказал, что ты можешь быть им полезен, но не предвидел, как они используют эту информацию, не мог предвидеть такой извращенный маневр.
Мистер Саутворт защищал своего старого друга как родного отца. И хотя Томас внешне успокоился, посидев в уютном кабинете, его бывший тьютор почувствовал, что видит перед собой человека опасного и, если понадобится, безжалостного.
– Неужели они так высоко ценили мои данные, чтобы потратить на меня столько сил?
– Понимаешь, твои лингвистические способности были действительно исключительными. Особенно с точки зрения британцев, которым плохо даются чужие языки. Таких, как ты, крайне мало, и ты сам это знаешь. – Он решил ничего больше не добавлять в защиту своего учителя, поскольку, настаивая, мог добиться обратного результата. – Так что же, Тупра и Блейкстон не снизошли до встречи с тобой? Ведь они, именно они, разыграли все как по нотам.
Поначалу действительно не снизошли. Но с Тупрой Том все-таки побеседовал. Желание поговорить с ним жгло ему душу, пока он шел от Музея мадам Тюссо в сторону Дорсет-сквер, к своему дому. Но он быстро свернул с дороги и несколько часов бродил по городу и даже подошел довольно близко к запретному для него району, к зданиям МИ-6 и к Форин-офису. Том долго стоял у дверей, уставившись на них и прикидывая, находится там сейчас Тупра или куда-то уехал. Нет, он не собирался заходить и учинять скандал, его бы сразу остановили охранники. Разговор требовалось обдумать – и спешить не стоило. Но, честно говоря, и обдумывать тут было нечего, все его упреки и обвинения очевидны и бесспорны, и Тупра не сможет отрицать, что Дженет Джеффрис еще много лет прожила в Норке, ему придется просто выслушать Томаса с пристыженным видом. И все равно надо подождать, лучше увидеться с ним не на его территории, не в одном из этих зданий без вывесок. Оставалось несколько дней до очередной встречи с посредником, с пижонистым юнцом. Том изложит ему свое требование, и тогда Тупра не посмеет отказаться от встречи. Хотя на самом деле Тупра может позволить себе все что угодно, и ему никогда не бывает стыдно.
Томас Невинсон ходил и ходил, и опять ходил, пока не стемнело и он не почувствовал сильную усталость, но, только возвращаясь в свою мансарду, еще на площади, он понял, что в любом случае завершился или близится к концу этот казавшийся бесконечным этап его жизни, который успел стать его единственной жизнью – жизнью кочевой, фальшивой и беспорядочной. Каким бы ни получился предстоящий разговор, Том уже не собирался возвращаться к активной работе, хотя еще и тосковал по ней утром, из-за чего его и потянуло смешаться с толпой посетителей музея. И вот оказалось, что той угрозы, которая нависла над ним более двадцати лет назад, ни тогда, ни потом не существовало, вернее, она существовала лишь в его наивной и напуганной до паники юной голове. Но уже поздно лить слезы: ни жизнь, от которой он отказался, ни другие жизни не умеют ждать, они утекли – и настоящая, и параллельная, обе от него улизнули. Зато другие опасности, которые грозили ему, когда он действовал под разными именами и говорил на разных языках, теперь стали казаться призрачными, и о них он вспоминал равнодушно, ведь ничего бы не изменилось, если бы одно из заданий стоило ему жизни, – все становится безразлично, когда понимаешь, что сочиненный кем-то сюжет подошел к своему финалу.
Он увидел повисшую в воздухе пыль, увидел ее совершенно отчетливо в прозрачном полуденном свете, пока стоял на площади, которая вдруг до неузнаваемости изменилась под его усталым, погасшим взором, и подумал: “Человек возвращается только тогда, когда ему некуда больше податься, когда для него не осталось новых мест и его история закончилась. Моя история закончилась здесь, на Дорсет-сквер, – здесь и прямо сейчас”.
Ему понадобилось несколько секунд, чтобы переварить эту мысль, чтобы освоиться с ней, а потом глянуть в будущее, то есть в прошлое: “Я могу вернуться только к Берте и на нашу улицу Павиа, если там меня примут. Это единственное, что осталось незыблемым, единственное, что не изменилось и, возможно, ждет меня, бессознательно, но ждет. Берта не окунулась в новую жизнь, как принято выражаться, не вышла повторно замуж, хотя уже давно числится вдовой. Моя единственная надежда, что и к ней можно отнести ту французскую цитату, которую я услышал от мистера Саутворта: “В ее жизни, как у всех, была любовь”. Моя единственная надежда, что ее любовь – это я, живой или мертвый”.