– Обвинение в убийстве хуже сломанной руки, – рискнул возразить Томас, но не слишком уверенно.
Как быстро удалось Тупре опять сбить его с толку, опять запугать. Он в третий раз тронул рукоятку револьвера, теперь из суеверия или цепляясь за какие-то пустые фантазии. Словно напоминая себе, что в любой миг сможет прекратить разговор, если поймет, что терпит поражение. Достаточно выхватить револьвер и заставить Тупру замолчать навсегда. Но это было утешением лишь теоретическим, игрой воображения, поскольку сейчас, когда он почувствовал себя свободным на вполне законном основании, когда мог вернуться к Берте, если только она его примет, он не стал бы рисковать и не желал попасть в тюрьму, от которой старался спастись с того далекого дня в Оксфорде. Нравилась ли ему оставленная позади жизнь? Пожалуй, да, в каком-то смысле да, как подсевшему на наркотики нравится быть наркоманом. Но одновременно он ненавидел ее и страдал. Он будет тосковать по ней, он радовался избавлению, он будет тосковать по ней. Она началась с обмана, в ней было много грязи. Он распрощается с ней. И будет тосковать по ней.
Теперь Тупра глядел на него холодно. Он терпеть не мог чужую слабость, жалобы, упреки или если ему противоречили. Он был доброжелательным, да, и даже приятным, но только в ситуациях, когда давал инструкции, наставлял, упрашивал, убеждал. Он держался дружелюбно и старался, чтобы собеседник почувствовал себя человеком достойным уважения и значительным, а некоторые даже принимали за честь его предложение поступить к ним на службу. Иногда Том тоже чувствовал это, но не всегда. Ему случалось видеть Тупру безжалостным и грубым, когда тот хотел добиться своего, если не уговорами, так силой; однажды он при Томе едва не дал волю кулакам, но вовремя остановился или понял, что все-таки не стоит переходить известные границы. И вот теперь Том угадал по его лицу, что разговор ему надоел до чертиков. Нет, не разочаровал, поскольку Тупра был из тех людей, которые успевают разочароваться заранее, даже если для этого вроде бы еще нет оснований. Том, в конце-то концов, был только одним из многих им завербованных, и Тупре просто не хватило бы времени на то, чтобы вникать в переживания каждого.
– У тебя была возможность отказаться, – сказал он. – И если бы ты отказался, то… Если бы ты отказался, то весьма скоро обнаружил бы, что ни о каком обвинении речи идти не могло, оно было немыслимо, оно сразу же растаяло бы как мороженое. И ты спокойно вернулся бы к прежней жизни.
Томаса возмутило, что Тупра с такой легкостью рассуждает о своей старой ловушке, о старом спектакле, словно в них не было ничего особенного и ничего плохого. В тоне его не прозвучало и намека на извинение, хотя бы намека на то, что ему стыдно. Он испортил человеку целую жизнь и оценивает это всего лишь как издержки профессии.