Мы были женаты два года, и уже родился наш первый сын, когда Томасу все-таки пришлось со мной объясниться. Просто у него не оставалось выхода. Правда, он рассказал мне не так уж и много – только то, что ему позволили рассказать, поскольку прежде он обязан был с кем-то проконсультироваться – несмотря на мое давление, несмотря на опасность, которую он на нас навлек, занимаясь своими непонятными делами. Но тогда я по крайней мере узнала, что это были за дела. Вернее, я уже и раньше кое о чем догадывалась, а воображение, как известно, часто бывает куда смелее реальности, будучи лишенным конкретности с ее несокрушимой силой, поэтому всегда лучше отмахнуться от лишних фантазий и сказать себе: “Но ведь, возможно, ничего такого и не произошло, а о том, что произошло на самом деле, я ничего не знаю и никогда не узнаю. Зачем терзать себя пустыми домыслами?” С тех пор я не могла избавиться от смутного страха – в первую очередь за мужа, но также за маленького сына и за себя саму, а потом, разумеется, еще и за дочку. Он поклялся, что случившееся больше никогда не повторится, вообще ничего плохого с нами не будет, а я подумала: с какой легкостью некоторые люди дают клятвы, говоря о вещах, которые от них совсем не зависят и которые они не могут предотвратить. (Обычно так ведут себя типы либо безответственные, либо загнанные в угол.) И тем не менее я как последняя дура поверила ему – или просто не могла не поверить. У меня не оставалось выбора, если я хотела продолжать и дальше жить жизнью, похожей на нормальную. Хотя после того случая моя жизнь больше уже никогда не была совсем нормальной. Томас понапрасну врал, чтобы хоть как-то спасти положение (он и действительно должен был чувствовать себя загнанным в угол), а я понапрасну верила ему, чтобы страх оставался лишь смутным, недолговечным и подспудным, но только не острым и безграничным. Да, прошло около трех лет после его возвращения из Оксфорда, когда случилась история, которая заставила моего мужа рассказать мне то, что ему позволили рассказать.
Томас действительно работал в посольстве, чередуя пребывание в Мадриде с поездками в Лондон или в другие места его второй родины, и она, судя по всему, постепенно превращалась для него в первую, раз уж он служил именно ей и она платила ему жалованье, которое быстро росло. Мои же вклады в семейный бюджет выглядели по сравнению с этими деньгами скорее символическими – то, что я зарабатывала, шло лично мне или на сына, так как расходы на детей не знают пределов. Дополнительная учеба Томаса требовала все более долгих отлучек, и он был вынужден придумать более правдоподобное объяснение: из-за того, что он был двуязычным и легко сходился с людьми (к тому же пародийный талант располагал к нему окружающих, и они относились к Томасу с особой теплотой), Форин-офис пожелал пользоваться его услугами почаще – в качестве консультанта, посредника и переговорщика, а кроме того, он был востребован на радио ВВС для передач на испанском и английском языках, посвященных событиям в Испании и Латинской Америке. Поэтому конца его командировкам в Англию не предвидится, и они будут то весьма продолжительными, то совсем короткими, заранее ничего сказать нельзя.
Мы превратились в семейную пару, которая лишь время от времени живет вместе, но уже успели к этому привыкнуть и довольно легко приняли такой порядок вещей. Мало того, если любить друг друга, как любили друг друга мы (или верили в такую любовь, особенно я), нас даже радовало, что мы успеваем соскучиться, острее почувствовать желание (как физическое, так и желание увидеться), а также избавляемся от милой рутины неразлучности, которая при всей своей приятности в конце концов может превратиться в своего рода повинность или в лучшем случае стать чем-то настолько привычным и само собой разумеющимся, что перестаешь это ценить; а ведь бывают дни, когда хочется побыть одному, наедине со своими мыслями и воспоминаниями, или сесть за руль и укатить куда-нибудь подальше, куда глаза глядят, а потом провести ночь в гостинице любого незнакомого города, выбранного наобум с приближением ночи: притвориться, что у тебя нет и не было семьи, нет никаких обязательств и не к кому возвращаться. Месяцы, которые Томас проводил в Мадриде, дарили мне новые радости и иллюзии – я воспринимала их как подарок, а в первые дни и как нечто исключительное, заполнявшее пустоту, когда все вдруг вставало на свои места, когда его тело оказывалось в нашей супружеской постели, когда от него исходили тепло или жар, когда я, почувствовав, что он не спит и не дремлет, протягивала руку и кончиками пальцев дотрагивалась до его спины, чтобы убедиться, что он тут, и испытать несказанную радость оттого, что он тут, совсем близко, рядом, ведь в течение нескольких месяцев я видела рядом пустую подушку, пустое место на простыне и думала: “Когда же он вернется? Не пригрезилось же мне это: он действительно лежал здесь и был со мной… ”