В конце предпоследнего класса Берта и Том стали признанной парой – и вели себя настолько открыто, насколько это возможно в их возрасте; соперницы с покорными вздохами признали свое поражение и даже смирились с ним: раз уж Берта по-настоящему увлеклась Томасом Невинсоном, он просто не мог не выбрать именно ее, ведь мужская половина “Студии” уже год или два как провожала Берту цепкими взглядами, сталкиваясь с ней на огромной мраморной лестнице или на школьном дворе во время перемены. Берта пользовалась вниманием как одноклассников, так и старших и младших ребят; было несколько мальчишек девяти – одиннадцати лет, для которых Берта Исла стала их первой любовью, любовью на расстоянии, – и это была совершенно поразительная любовь, еще и названия такого не имевшая, поэтому они никогда не забывали Берту ни в юности, ни в зрелые годы, ни в старости, хотя не успели обменяться с ней ни единым словом, а для нее просто не существовали. Даже ребята из других школ бродили вокруг, чтобы увидеть ее у ворот “Студии”, и потом провожали, соблюдая приличную дистанцию, а мальчишки из “Студии” с гордым видом собственников дразнили чужаков и следили, чтобы Берта не попала в сети к кому-нибудь из “не наших”. Ни Тому, ни Берте, родившимся соответственно в августе и сентябре, еще не исполнилось пятнадцати, когда они решили “стать женихом и невестой”, как это тогда называлось, и признались друг другу в любви. На самом деле самой себе Берта призналась в этом раньше, но поначалу старалась скрывать и держать в узде свою наивную и безумную влюбленность – чтобы не оказаться в унизительной роли, чтобы не вести себя бесцеремонно и навязчиво, а выглядеть воспитанной девушкой, как понимали воспитанность в шестидесятые годы прошлого века, точнее, во второй их половине; и чтобы у Тома, когда он решится сделать первый шаг, не сложилось впечатление, будто инициатива исходит не от него, а от нее, а он лишь подчинился чужой воле.
Такие ранние пары, добавим, обречены привносить в свои отношения элемент братской дружбы – хотя бы в силу того, что в самом начале, которое обычно в немалой степени определяет их будущую судьбу, эти пары знают, что должны терпеливо дожидаться часа, когда их любовь, их жаркая страсть заслужит право на кульминацию. В той среде – и в те времена, – вопреки порывам пробуждающейся и порой достаточно взрывоопасной сексуальности, считалось неблагоразумным и опрометчивым опережать события, если самим влюбленным их отношения казались серьезными, а Томас и Берта сразу поняли, что у них все серьезно, то есть речь идет не о мимолетном увлечении, которому суждено закончиться вместе с концом учебного года и даже не через пару лет, когда придет пора расставаться со школой. Том Невинсон был в меру робким и не имел никакого опыта в любовных делах, а кроме того, с ним случилось то, что случается со многими мальчишками: они слишком уважают девушку, которую выбрали в спутницы всей своей жизни – нынешней, будущей и вечной, – и не позволяют себе с ней ничего лишнего, хотя отнюдь не избегают этого лишнего с другими. В итоге они начинают проявлять чрезмерную заботу о ней, чересчур опекают, видя в предмете своей любви идеал, хотя и сделанный, как ни крути, из неуемной плоти и горячей крови, а следовательно, тоже озабоченный проблемами секса. Короче, они боятся осквернить ее и превращают почти в неприкасаемую. С Бертой произошло то, что происходит с немалым числом девушек, которые сами-то знают, что прикасаться к ним можно сколько угодно, а процесс “осквернения” их даже интригует, однако ни в коем случае не хотят выглядеть нетерпеливыми и уж тем более алчущими наслаждений. Поэтому нередко бывало и так: после затянувшегося боязливого ожидания, после пылких взглядов и робких поцелуев, после благоговейных ласк, которые не посягали на запретные области тела и притормаживались при первом подозрении, что благоговейность вот-вот дрогнет, “жених и невеста” впервые доводили дело до пресловутой кульминации по отдельности, то есть со случайными партнерами, находя, так сказать, временно исполняющих обязанности. И Берта и Том потеряли невинность, еще учась на первом университетском курсе, однако не признались в этом друг другу. В тот год жизнь их разлучила – но не насовсем, конечно. Тома приняли в Оксфорд – во многом благодаря хлопотам отца и протекции Уолтера Старки, но также благодаря его несомненным лингвистическим способностям. А Берта поступила на философско-филологический факультет мадридского Университета Комплутенсе. В Оксфорде каникулы бывали длинными – больше месяца между
Michaelmas и Hilary, то есть между осенним триместром и зимним, потом столько же между Hilary и Trinity, зимним триместром и Троицей, и еще три полных месяца между Trinity и следующим Michaelmas, началом следующего курса, – то есть перед началом трех очередных очень условных триместров, так что Том возвращался в Мадрид после восьми-девяти недель напряженной учебы и снова окунался в мадридскую жизнь, не успев отвыкнуть от нее, чтобы сделать выбор в пользу оксфордской, и ничего не забыв. Но на эти восемь-девять недель разлуки Том и Берта как бы выносили друг друга за скобки, а пустоту заполняли ожиданием. При этом оба знали: как только они снова встретятся, все вернется в прежнее русло. Когда разлуки предсказуемо сменяются встречами, и те и другие начинают восприниматься как не совсем реальные, в них появляется что-то от Зазеркалья, и тогда каждый вновь наступивший период сразу кажется главным, заслоняет собой предыдущий и отрекается от него, если полностью не стирает из памяти; в итоге ничто из случившегося за это время не становилось фактом посюсторонним, увиденным наяву и действительно имеющим какое-либо значение. Том и Берта не знали, что под таким знаком пройдет большая часть их совместной жизни, вернее, совместной, но проведенной в основном порознь, или совместной, но прожитой каждым по-своему.