– Ага, – отозвалась я, все больше распаляясь. Я вскочила, закурила сигарету и зашагала по спальне. При этом из-под пол халата при ходьбе выглядывали мои голые ноги, о чем я догадалась, снова поймав красноречивый взгляд Томаса. Трудно поверить, но некоторые мужчины способны думать о таких вещах в самый неподходящий момент, даже во время важных объяснений или ссор. Или он просто долго жил без женщины, предположила я и почувствовала стыд, поняв, что с наивной радостью желаю, чтобы так оно и было на самом деле. Но ведь об этом я тоже никогда ничего достоверно не узнаю, как и обо всем прочем, – ничего и ни о чем, ни где он был, ни что делал, и пора начать свыкаться с мыслью, что так будет всегда, если я останусь с Томасом. Но я не представляла своей жизни без него, ни о чем подобном даже не думала, хотя он внезапно и предложил мне подумать о таком варианте.
– Да, ты всего лишь один из тысячи, и поэтому они потратили на меня целый месяц. Не хочешь ли ты сказать, что были и другие вроде этих Кинделанов, которые так же поступали с семьями всех сотрудников Форин-офиса? Ни в одной организации не хватит на это людей. Не смеши меня, ради бога.
Но тут засмеялся он сам, как будто его развеселили моя реакция или мои аргументы:
– Нет, Берта, я, конечно, несколько преувеличил. Под подозрение у них попали только новые сотрудники, обладающие особыми способностями и еще ничем не выдавшие себя, среди которых был и я. Судя по твоему рассказу, они знают, что я хороший имитатор. Что же тут удивительного? Об этом знает половина Мадрида и половина Оксфорда, знают и в определенных лондонских кругах. И не только мы внедряем куда-то своих людей, но и они тоже – в силу своих возможностей, разумеется.
Я не могла не обратить внимания на это “мы” и впервые уловила за ним некий странный патриотизм – не знаю, как лучше выразиться. Правда, и раньше он уже говорил: “Мы, участвующие в этом…” – но теперь я почувствовала разницу (“Так любовь к родине начинается с верности своему полю действия… ” – эти строки тоже принадлежали Элиоту, но я их не очень понимала).
– Послушай, то, что я сейчас скажу, мне не следовало бы говорить, но пусть это станет исключением, поскольку что-то ты должна знать. Ни сегодня, ни завтра или послезавтра таких исключений больше не будет. Если я заверяю тебя, что сейчас они уже знают, что ошиблись, если всякие подозрения с меня сняты и эти Кинделаны впредь не станут тебя беспокоить, то только потому, что на этой самой неделе спалился человек, которого они принимали за меня; и он, как они и сказали, сильно им вредил или мог вот-вот наделать всяких неприятных дел в Белфасте. К счастью, он успел выполнить главное. Теперь ты точно знаешь, что это был не я.
– Спалился? Что ты имеешь в виду? Его убили?
– Нет. Его просто разоблачили, или он сам себя выдал, не знаю. В любом случае пользы от него уже не будет никакой, продолжать он не сможет, не сможет работать – это и значит спалился. Они бы убили его, если бы могли, но теперь он наверняка уже очень далеко, под другим именем и с другой внешностью, скорее всего даже с другим лицом.
– Да, именно так тебе самому убрали шрам. – Я не спрашивала, а утверждала.
Он поднес к щеке ноготь большого пальца, но ничего не ответил.
– Если тот человек спалился, – добавила я, – значит, все-таки существует то, чего вроде как не существует, так ведь получается?
Он глянул на меня, не понимая. Я продолжила:
– Ты сказал, что люди вроде Кинделанов верят в существование того, что не существует. Но ведь оно существует, правда? На самом-то деле существует? Всегда существует, да? И ты этим занимаешься, ты в это замешан, ты там находишься. Внутри того, что существует. – Теперь я боялась уже не столько за нас с сыном, сколько за него: а вдруг другие люди, пусть это будет не ИРА, захотят убить его, попытаются убить за причиненное им зло.