– А реальный?
– Чудовищен. Невыносим. Невозможен.
Он поставил стакан на стол, наклонился и шепнул:
– Географию я люблю больше истории.
Она ответила, что не хочет ничего знать о его географии и о своей тоже не расскажет. Он встал и молча взял ее за руку. Иногда слова бесполезны. Их заменяют взгляды. Чистая эмоция. Он подумал о воздухе у подножия Килиманджаро и сказал:
– Там феерически яркие цвета. Они кидаются тебе в лицо.
Она улыбнулась. Повторила:
– Феерически яркие…
– Именно так.
Бертран долго рассказывал о своем первом свидании с Африкой, когда снимал репортаж для телевидения и фотографировал – сделал тонны серебряных снимков[8] «для себя». Ему было двадцать два года. Вернувшись домой, он опустил негативы в ванночки с проявителем, чтобы возродился цвет.
– Понимаешь, птицы там таких оттенков, каких нет ни в одном другом месте на Земле. Мужчины стоят очень прямо и смотрят вдаль, сквозь страны и людей.
– А женщины?
– Они невероятно красивы.
– Лучше Дафны? – поддела Бертрана Лола.
Он резко остановился и посмотрел ей в глаза.
– Я знаю, что вы два раза ездили в Мапуту к ее дяде, послу в Мозамбике, – продолжила она.
– Три, – поправил он. – Три раза. Мы разные, но Африка нас сблизила.
В эту секунду Лола была очень хороша, в тысячу раз красивее всех женщин на свете. Бертран коротко поцеловал ее и объяснил, что, «несмотря на плачевный конец», благодаря журналистке познакомился с кучей влиятельных людей и те поспособствовали его карьере. Он знает, что обязан Дафне некоторыми контрактами, у них бывали хорошие моменты, но…
– …не более того, и это не изменится.
Лола смотрела на Бертрана и думала, что этот мужчина – не мерзавец и не заслуживает перечеркивания жирным крестом. Глаза у него черные, но ясные.
– Я понимаю. – Она улыбнулась, взяла его за руку, и они продолжили неспешную прогулку.
– Когда ты возвращаешься в Африку?
– Увы, очень нескоро. На следующей неделе еду в Тибет, делать фильм для Arte.
– Это хорошо.
– Улечу на край света в день твоей свадьбы.
Лола сказала – убежденно и твердо, – глядя Бертрану в глаза:
– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.
– Знаю.
8
Среди ночи – время ее не интересовало, в отеле – плевать на название! – она села на кровати. Он спросил:
– Сестра младшая или старшая?
Лола ответила не сразу:
– На пять лет моложе… – и замолчала, не желая слишком уж раскрываться.
– У меня есть брат – на два года старше, он очень высокий и всегда пытался командовать, но я не давался. Он бесился, мне было весело.
– А сейчас?
– Мы мало общаемся. Я редко бываю во Франции, у меня нет квартиры, машины, стабильной зарплаты и «направления в жизни». Он правильный, поклоняется дисциплине, в отличие от меня – человека настроения. Я люблю брата. Он…
Лола прикрыла ему рот ладонью.
– Не хочу знать, чем занимается твой брат, есть ли у него дети и как называется город, где живут ваши родители. Мне неинтересно, Бертран.
Она замерла, уставившись на изголовье кровати в стиле рококо, обитое коричневой кожей. В номере главенствовал стиль китч, даже палас в коричнево-ореховую шашечку был китчевым, не говоря уж о люстре и огромном зеркале в позолоченной раме (они переглянулись в нем, переступив через порог). Бертран взял Лолу за руку и подвел к окну, выходящему на задний двор. Напротив была глухая стена, и он не стал задергивать шторы.
– Люблю ночной свет в городе.
Лола подняла глаза и отстранилась. Да, Бертрану не мог не нравиться ночной свет. Он привержен всему неожиданному и неразумному, теням, контражуру, откровенным экспозициям. Заметила бы она этот вяз, не укажи он на него? Нет. В голову по непонятной причине пришли две мысли, она сказала будничным тоном:
– Я никогда не жила в парижском отеле, – и продолжила секундой позже: – Мой отец погиб средь бела дня в автомобильной аварии. Ехал слишком быстро, хотел перестроиться в другой ряд и перевернулся. Выпил и потерял контроль – во всех смыслах слова. Мама была к этому готова…
Бертран слушал, затаив дыхание.
– Естественно, он никогда не пристегивался, но… финансово нас обезопасил.
– Как ты это пережила?
Лола улыбнулась – нежно, по-детски открыто.
– Я была подростком, старалась забыть и забыла… А сестра до сих пор ставит для него прибор, когда накрывает на стол.
– Сколько тебе было?
– Четырнадцать. Я повторила год, рассталась со многими подругами, но встретила одну, которую обожаю до сих пор. Это она заманила меня в бортпроводницы.
8
Серебряно-желатиновая фотопечать, или техника «сухого листа», была изобретена в конце XIX в. и широко использовалась до появления мгновенной цветной фотографии, став одним из основных продуктов фотожурналистики и изобразительного искусства в фотографии. В настоящее время ручная фотопечать на бумаге с серебряно-желатиновой эмульсией перешла в разряд эксклюзивных технологий, галеристы называют ее «серебряной фотопечатью».