– Да. На экскурсии. Когда училась в школе.
– Значит, видела грот и озеро.
– Храм Сивиллы. Мостик.
– Все. Кроме… него. – Бертран указал на стоявшее чуть поодаль дерево – очень высокое, с пышной овальной кроной – и назвал его вязом.
– Возраста не знаю…
Лола подошла к латунной табличке у подножия великана. Бертран прочел вслух:
– 150 лет.
Она погладила ствол, он задрал голову и посмотрел на верхушку.
– Сто пятьдесят лет, – повторила она.
– В вышину – метров тридцать, не меньше.
Лола устроилась в тени. Бертран распаковал пирожные. Они поели, и она рассказала о работе сестры, не называя ее по имени, описала, как девочка готовит, как живет «здесь и сейчас». «Моя сестра – чрезвычайно одаренный человек». Бертран улыбнулся. Лола наклонилась, чтобы поцеловать его.
– Хочешь еще кусочек вот этого?
– Давай. Пирожные твоей сестры вкуснее?
– Намного.
Она первой растянулась на траве. Он налил на ладонь воды, зачесал волосы назад, сел, погладил ее по ноге.
– Ты никогда не ходишь к парикмахеру?
– Хожу. К парикмахерше. Как раз сейчас мне следовало сидеть в кресле.
– Ты не отменил?
– Я – необязательный говнюк.
– Надеюсь, мастерица не рассердится.
– Она не злюка… – Пальцы Бертрана наткнулись на подол платья и замерли.
– Где ты его купила?
– В Лондоне.
Лола хотела было признаться, что ни разу не надевала этот наряд, но передумала. Села, сделала глоток воды. Он допил кофе – свой и ее.
– Черт, как жарко… Ты, случайно, не знаешь, почему я надел черную рубашку?
– Потому что она тебе очень идет.
Бертран опрокинулся на спину, расстегнул пуговицы. Вяз тихонько шелестел листьями. «Ее глаза наверняка никогда не бывают такими темно-зелеными…»
– Хотела бы дожить до ста пятидесяти?
– Не знаю. А ты?
Он не ответил. Закрыл глаза. И вдруг прошептал:
– Я, пожалуй, посплю минут пять.
– Я тоже.
Бертран раскрыл ей объятия, она колебалась, и тогда он за руку притянул ее к себе, даже не открыв глаз.
7
Они проснулись. Рубашка Бертрана промокла на груди, там, где лежала голова Лолы, ее волосы слиплись от пота. Она села и залпом выпила половину оставшейся воды. Причесалась.
– Поцелуй меня, – прошептал он. – Хочу тебя…
– Сначала поужинаем.
– Что будем есть?
– Все равно, но не горячее.
– И ледяное пиво?
– Да.
– Пошли.
«Он снова это сказал, – отметила про себя Лола, – только голос ужасно сонный. Утренний голос в конце уходящего дня». В голову пришла мысль об отсчете времени. Прошло много часов, сколько осталось? Бертран отряхнул платье Лолы, вынул травинки из волос. Зазвонил его телефон – впервые за день, он его проигнорировал, а когда подал голос мобильный Лолы, посмотрел ей в глаза и не отошел в сторонку. Не захотел проявлять деликатность. Она сделала несколько шагов, ответила, соврала. Звонил не Франк, а ее мать. Бертран разглядывал вывески. Что-нибудь НЕгорячее, вкусное, аппетитное, незабываемое и чтобы далеко не ходить. Он придирчиво изучил штук десять меню. Лола подумала о ремесле Бертрана и его натуре. Он резкий человек. Вон как посмотрел, когда позвонила Наташа – там, у ресторана, – и съязвил: «На тебя большой спрос».
– Я собираюсь за…
Она споткнулась на полуслове. Прочла меню. Он отвел с ее лица две пряди, открыв миру изящный профиль.
– Ну что, остаемся?
– Да, мне здесь нравится.
Бертран выбрал столик подальше от центра. Лола извинилась, сказала, что пойдет освежиться. В туалетной комнате она долго смотрелась в зеркало. Тело отказывалось подчиняться голосу рассудка. Она чувствовала голод. «Хочу тебя…»
Они поужинали на внутренней террасе ресторана, в квартале, где Лола раньше не бывала, и, взявшись за руки, пошли по тенистым улицам. Деревья клонились в разные стороны, словно пытались сбежать, жара спáла, и Лоле захотелось спросить, сколько «баллов» он ей начисляет. Двадцать? Пятьдесят? Сто? Она повернула голову, он остановился и поцеловал ее. Лола решила не задавать вопросов. Неведение – благо. Ночь прекрасна, звезды сияют и прислушиваются к их шагам. Они брели без всякой цели, выпили по стаканчику среди людей, говорящих на английском, русском, итальянском и испанском, разглядывали прохожих. «Будь у меня камера, поснимал бы эти ночные джунгли!» Лола спросила, почему ему так нравится смотреть на мир через объектив.
– Не знаю. Наверное, потому, что так он выглядит красивей.