Степан и Ванюшка – слезли на лёд.
XV. ОПУСТЕВШАЯ ГУБОВИНА
Первым побежал Степан прыгать с льдины на льдину, а за ним через промоины и
трещины стал воробьем скакать Ванюшка. Федор размахивал руками, как ветряк крыльями,
потому что лед был зыбкий и скользкий, лед едва был прикрыт неверным снежком и уходил
под ногами в воду. Не надо было мешкать на льдине, пока она оседала под путниками вниз, а
скорее перебираться на другую. Федор как-то упустил время и стал уходить в воду вместе с
ледяным поплавком, на который он прыгнул. Не опомнился он, как уже был в воде по пояс.
Тимофеич протянул ему руку и помог снова выбраться на лед.
Степан и Ванюшка были далеко впереди. Тимофеич и Федор не поспевали за ними. Они
1 Раньшина – небольшое мореходное двухмачтовое судно с высокими бортами.
ещё долго размахивали руками на льдинах, качаясь, как пьяные, во все стороны, когда
Ванюшка со Степаном уже дожидались их на мокрых береговых камнях.
По всему берегу и дальше, насколько хватал глаз, копошилось великое множество чаек.
Они пронзительно кричали, сидя в гнездах, уложенных здесь же между камнями, затевали
драки, миловались и ласкались, опрометью бросались прочь и сейчас же возвращались
обратно, неся в клюве рыбешку или травинку. Их совсем не смущали сидевшие с ними рядом
пришельцы, да и тем было не до них. Степан и Ванюшка видели, как Тимофеич и Федор тор-
чат на льду, точно на кочках кулики, тяжело и неловко перебираясь с одной льдины на
другую, а за ними, в накрепко запертой ледяным заломом губовине, неподвижно и сиротливо
чернеет лодья.
Пока Тимофеич, уже сидя на берегу, набивал и раскуривал трубку, а Федор выжимал
вымокшие насквозь портки, Ванюшка со Степаном бродили по камням, мягким, как ковер, от
покрывавшего их толстыми слоями птичьего помета. Чайки шныряли у них между ног,
злобно таращили свои круглые зеницы и не думали уступать незваным гостям дорогу. Степан
и Ванюшка с любопытством осматривали пустынный и дикий берег, куда так редко ступала
нога человека.
Тимофеич, докурив трубку и выколотив её о камень, крикнул Степану и Ванюшке
собираться. Степан взял прислоненное к камням ружье и сунул за пояс топор.
Тимофеич шел впереди по какой-то только ему ведомой дороге, или, вернее, без всякой
дороги, потому что какая могла быть дорога в нелюдимом том краю. Даже звериных троп и
тех не было видно: водившиеся здесь ошкуи и дикие олени да ещё песцы шли напрямик или
сигали в сторону, как вздумается, сегодня так, а завтра иначе. Но Тимофеич, старый кормщик
и зверолов, побывав однажды в каком-нибудь месте, мог через много лет снова найти к нему
ход даже пьяный. И ничто не изменилось на этом острове с тех пор, как однажды высадился
здесь Тимофеич: от века так же, как сейчас, нагромождены были здесь гладкие камни-
окатыши да торчал кое-где жалкий ивовый ярник.
Идти было трудно по неровному месту, где на каждом шагу попадались огромные
валуны, покрытые, как ржавчиной, лишаями. Шли гуськом – Тимофеич, Ванюшка и Степан,
а позади, поотстав немного, брел в своих мокрых портках Федор. У него, после ледяной
воды, опять стала ныть нога, где сидел в колене свинцовый орешек.
Солнце не показывалось за весь день ни разу. Оно катилось где-то там, поверх колокола
из низких туч, покрывавшего и море и остров. Но всё же сквозь нависшие облака было
заметно, что дневное светило поднялось в небе повыше; и было уже за полдень, когда
усталые путники увидели вдали, в небольшой ложбинке, черное и довольно обширное
строение. Это была промысловая изба, поставленная здесь когда-то мезенцами Баланиным и
Симаковым и потом покинутая до другого случая.
На дне ложбинки, кой-где отороченной зеленым мхом, лежал смерзшийся, почерневший
снег. Грязноватые полосы такого же старого, зернистого снега тянулись возле самой избы там
и сям. Дверь в сени была заколочена двумя накрест наложенными досками. Степан,
свистевший всю дорогу, как чиж, защелкал соловьем, когда стал срывать доски и открывать
не поддававшуюся сначала дверь. В сенях не видно было пола: его сплошь укрыл под собой
старый, осевший в лето лед. Но изба была исправна, с почти совсем исправной печью, и если
бы губовина в ближайшую неделю-другую не очистилась и не выпустила захваченных
пленников, можно было бы с лодьи перебраться сюда и здесь, под крепкой ещё кровлей, всем
вместе как-нибудь пережить долгую и лютую в этих местах зиму. Все притомились от
прыганья по льдинам и от плутания по камням вокруг валунов и чахлой ивницы. Лодейники
не стали растоплять печь, а запили солонину и хлеб холодной водой, которую Ванюшка
набрал в котелок из ручья, протекавшего в ложбинке неподалеку. А потом, прикрыв
поплотней дверь, все четверо забрались на нары и проспали до утра.
Они спали и не слышали ветра, который подбегал к избе, шарил по крыше и по
бревенчатым стенам и потом с воровским посвистом уносился прочь. Они не слышали и
моря, которое снова разбушевалось дико. Но когда они собирались в обратный путь, веселые
лучики продирались к ним через забитые досками окна и почерневшие от дыма стены были,
казалось, подперты прозрачными золотыми вращающимися столбами.
Тимофеич повел людей обратно той же дорогой, но она была веселее, легче и будто бы
даже короче, чем вчера. Пригревало солнце, и в его свете печальное это место выглядело не
столь унылым. И ещё перебористее щелкал Степан, и далеко вперед убегал Ванюшка. Даже
Федор не отставал, как вчера, от товарищей и не чувствовал больше боли в колене.
Ванюшка спустился в овраг, где между камнями шипел и пенился ручей, потом взбежал
на холмик и вдруг остановился торчком на юру и стоял неподвижно, словно столбняк на него
нашел. Тимофеичу издали было видно, что Ванюшка чернеет на холмике, как одинокая
обгорелая сосенка. Ванюшка, очнувшись и придя в себя немного от столь поразившего его
видения, повернулся к идущим вдалеке и стал кричать им что-то, но за ветром ничего не
было слышно. Ванюшка всплеснул руками и побежал по наволоку к воде, скрывшись по ту
сторону холма, а Тимофеич со Степаном и Федором стали тем временем спускаться в овраг.
Когда они трое, в свою очередь, поднялись на холм и глянули вперед, то онемели сразу и
стояли молча, вытянув головы, как бы прислушиваясь к панихиде, которую пел на юру ветер.
Федора слегка тошнило, и он опустился на камень, спрятав лицо в своих широких
ладонях, а Степан, ругаясь, побежал по наволоку к Ванюшке, который стоял, не двигаясь, у
самой воды. Тимофеич подсел к Федору, бессмысленно ворочая головою вправо и влево, и
рука его, точно не своя, как бы сама собою стала чего-то искать в кармане, за пазухой, за
голенищами сапог.
Внизу на солнце ярко синела губовина, и не было в ней ни вчерашнего льда, ни даже
белых шапок носящегося по морю обмерзшего снега. Но не было в ней и лодьи. Волны,
бормоча и кудрявясь, терлись о низкий наволок, потом откатывались обратно, широко
распластывались по всей губовине и сквозь открытый выход шли в открытое море, в
нелюдимую и грозную пустыню, залитую поднявшимся в небе равнодушным солнцем.
XVI. ЛЕДЯНОЙ МОЛОТ УДАРЯЕТ ПО ЛОДЬЕ
Их осталось в лодье девять человек, вместе с Капитоном Новосильцевым,
распорядчиком за Тимофеича, ушедшего на остров. Капитон хотя и лет пять всего как
женился, но почитался бывалым мужиком, мореходом и гарпунщиком, известным и у себя в
Архангельске и на Мезени. Он проводил глазами до самого берега ушедших товарищей
своих, потом побрел на нос и увидел, что промоина, в которой лежал якорь, уменьшилась
чуть ли не наполовину. Капитон велел работникам снять с петель кормило и сам закатал из