воды якорь. Лодья, с приросшим к ней льдом, осталась по-прежнему неподвижна, как
недвижимо и мертво было сейчас всё в губовине у Малого Беруна. Даже чайки перестали
кричать после полудня, когда свинцовые тучи спустились ещё ниже, придавив под собою
губовину и как бы нажимая большою и безысходною какою-то тяжестью на ледяные
курганы, загромоздившие выход в открытое море. Страшные эти горы сторожили ворота
губовины, как злые псы, готовые вцепиться ледяными своими зубами в горло всякому, кто бы
сейчас осмелился подойти к ним поближе. Капитон знал, что прикосновения весла бывает
иногда довольно, чтобы гора задушила целый корабль в ледяных своих лапах. Но
удивительнее и ужаснее всего был один курган: он был похож на огромного человека с
обрубленными руками, впаянного по колена в лед. Ледяной человек рвался из ледяного
плена; он запрокинулся назад, напружил свое ледяное тело, и голова его курилась туманом.
Лодья обросла теперь льдом со всех сторон: и с носа, и с кормы, и с обоих бортов. Она
уже казалась стоящею не в воде, а на зимнем лужку, запорошенном легким первым снегом, и
белою бахромою раскудрявились её снасти. Промоины отбежали подальше, к берегам
губовины, и там они снова змеились и широко расползались в разные стороны.
Ни Тимофеич, ни Федор, ни Степан с Ванюшкой не слышали в своей ложбинке, в
наглухо запертой избе, как рвал ветер, который пришел с заката и вприпрыжку пробежал
через весь остров. Он низко гнул тощую ивницу и швырял в неё с размаху круглые камни.
Нипочем были ему валуны и овраги, и не страшил его зыбкий у берега лёд. Пролетая над
промоинами, домчался он до лодьи, налег на неё грудью и двинул её вместе с ледяным лугом,
на котором она стояла, к открытому морю. Это было в ночь, похожую на зимнее утро, когда
на палубе спал один только работник, оставленный Капитоном на всякий случай. Но первым
очнулся не работник, а Капитон, выскочивший наверх и спросонок не смогший разобрать, в
чём дело. Были слышны только завыванье и треск, от которых стали просыпаться в мурье
люди. Не опомнился ещё Капитон и не успел ничего крикнуть, как увидел нависшую над
лодьею ледяную громаду. Он стал тогда кричать, но крик его был беззвучен, и Капитон сам
своего голоса не слышал. Он закрыл одной рукой глаза, а другою стал отмахиваться от
свирепого чудовища, пятясь назад и ожидая страшного удара.
Лодью правым бортом подогнало под грозно нависшую у входа в губовину ледяную гору.
Гора, казалось, не покрыла собою один только нос. Капитон, отмахиваясь, пятился назад и на
носу споткнулся о канаты, которые вместе с якорем сам вытащил, после ухода Тимофеича, из
воды. Он упал навзничь и, открыв глаза, увидел, что лодья уже вся ушла в густую тень
высокого ледяного шатра. Тогда Капитон повернулся лицом вниз и заткнул руками уши. И
огромный ледяной молот ударил по лодье и расплющил её со всем, что на ней было.
Так погибла окладниковская лодья. За месяц до того, подсчитав будущие барыши,
снарядил её в Мезени Еремей Петрович Окладников, богатый купец. А теперь её всплывшие
обломки быстро шли в открытое море вслед за ледяной горой, прорвавшей себе выход и
словно торопившейся уйти подальше от того места, где она совершила только что своё
черное дело.
XVII. В АРХАНГЕЛЬСКЕ, В ЖЁЛТЕНЬКОМ ДОМИКЕ
С РЯБИНОЙ У КРЫЛЕЧКА
В Архангельске в сентябре темнеет рано, раньше запираются лавки, и сразу же после
полдника начинают накладывать печати на цейхгаузы и провиантские магазины. Тогда
городской инвалид Лука Скачок выходит с лестницей на рыночную площадь и зажигает у
городских весов масляный фонарь.
Далеко за рекою лают собаки. Ночной сторож плетется по улицам, путаясь ногами в
оленьей дохе. У дома купца Баженина он бьет в деревянную колотушку и бредет, спотыкаясь,
дальше.
В канавке против магистрата1 спит архиерейский певчий Крамаренко, и корабельный
подмастерье Зуев положил ему голову на живот.
Распухший подмастерье уткнул в небо свой ободранный нос и трепаную свою бороденку.
Оба много выпили и крепко спят, хотя певчий мычит во сне и мается от надавившего на него
кошмара.
Сторож стучит по мосткам деревянной ногой и останавливается против конторы
сального торга, чтобы набить ноздри черкасским табаком. Здесь он ударяет раза два в
колотушку и заглядывает в ставень.
Директор конторы сального торга Соломон Адамыч Вернизобер и секретарь
архангельского адмиралтейства Соломон Адамыч Клингштедт играют в карты на щелчки.
Они поочередно тасуют колоду, и счастье поочередно переходит то к одному, то к другому.
Тогда выигравший Соломон Адамыч долго целится проигравшему Соломон Адамычу в
розовый нос, а проигравший Соломон Адамыч сидит, закрыв глаза, замирая и поеживаясь, в
ожидании неотвратимого. Выигравший Соломон Адамыч то придвигает приготовленные для
щелчка пальцы к самому носу своего друга, то откидывается назад и радостно хихикает. А
проигравший начинает в волнении ерзать в креслах и дрыгать ножками в белых чулочках.
На столе, оплывая, горит свеча, и тени обоих Соломон Адамычей пляшут на выцветших
голландских обоях, между потускневшим зеркалом и портретом царствовавшей тогда
императрицы Елисаветы. Но в девять часов свеча гаснет, и Соломон Адамыч Клингштедт
пробирается домой, где его поджидает в чисто убранном покойчике круглая, как шарик,
белобрысая жена его, заплетающая на ночь свои чахлые косы.
Сторож бьет в колотушку и, дойдя до караулки у городских весов, тихонько стучится в
дверь. Инвалид Лука Скачок впускает его и задвигает засов. Здесь городской инвалид и
ночной сторож пьют водку и засыпают до рассвета.
1 Магистрат – городское управление.
Масло догорает в фонаре на рыночной площади у городских весов. Светильня коптит;
меркнет пламя и наконец совсем потухает.
Темно и тихо. Сухой лист опадает с дерева в канавку против магистрата.
Но по ту сторону канавки из-за неплотно прикрытого ставня пробивается свет. На
лежанке в горнице теплится ночничок, и тени шарахаются по полу, взбираются по стенам,
летают по потолку. Дарья, Капитонова жена, качает подвешенную к потолку зыбку, но
ребенок плачет не умолкая.
– Спит, всё спит, и Катюня спит, и баба спит, один медведь не спит, свою лапу сосет...
Ребенок плачет и не заснет до рассвета.
Когда в ставни начнет пробиваться белый день и молодые петушки голосисто
закукарекают на насесте, заснет ребенок и замолчит за печкой сверчок.
Но сейчас полусонная Дарья качает зыбку и думает о Капитоне. Он, должно быть, уж по
зимней дороге вернется в Архангельск, и ждать бы его в октябре.
Сергуня плачет. Дарья вынимает его из зыбки и носит по горнице.
– Уйди, бессонница-безугомонница... Дай нам сон-угомон...
Но Капитон не вернется и в октябре. Он совсем не вернется в Архангельск, в желтенький
домик с рябиной у крылечка. Не наколет дров, не подбросит вверх Сергуню, не подсыплет
конопляного семени чижу, который спит на жердочке в клетке, спрятав под крылышко клюв.
Не на лодье и не в карбасе плавает теперь по Студеному морю Капитон Новосильцев.
Скоро его растерзанное тело совсем размоют волны и морская вода разъест его плоть.
А Дарья – молодая голова да бедная вдова. Ей теперь тоски-тоскучие да рыды-рыдучие.
Часть вторая
РУССКИЕ РОБИНЗОНЫ
I. СТРАННАЯ НАХОДКА
Тимофеич сидел у порога избы на камне, грея спину на солнце, которое всё реже