2 Протазан – на длинном древке широкое копье с двумя изогнутыми кверху отрогами и нарядной кистью;
оружие больше парадное, чем боевое.
аистово гнездо, лежали на траве стрельцы, свалившие тут же, подле себя, свои тяжелые
пищали. Серебряный полумесяц все еще висел над златоверхим куполом. Но князь Иван не
стал ни месяцем любоваться, ни звезд в небе считать. Он только прошелся несколько раз по
широкому крыльцу, потом той же лесенкой вернулся обратно в хоромы.
Идя переходом, остановился он перед большим зеркалом и увидел себя во весь рост.
Неладно и нескладно сидело на князе Иване гусарское платье, в которое он облачился,
отправляясь вечером во дворец. Руки у князя Ивана торчали из рукавов, да и вся куртка – она
словно с чужих плеч, епанёчка ж малиновая длинновата, и криво подстрижен русый волос на
подбородке. Не отвык еще русский человек от своих старозаветных ферезей и шуб, и не по
себе ему было в платье иноземном.
– Вот так, – произнес князь Иван вслух и вздохнул.
Что, если бы увидела его в этом наряде мать родная! Или покойный батюшка, князь
Андрей Иванович Хворостинин-Старко, славный воевода, громивший и турок дагестанских,
и татар ордынских, и поляков под Псковом! И почудился тут князю Ивану из темной глубины
зеркала голос матери, княгини Алёны Васильевны; ее слова, как будто уже сказанные ею
однажды сыну, услышал и теперь князь Иван: «Помни, сынок... Отца своего помни... Авось
русский ты человек – не иноземец поганый...»
И, когда в сумрачной глуби зеркала словно мелькнула какая-то тень, князь Иван
вздрогнул и оглянулся. Никого. Тускло горит фонарь, и багровое пламя догорающей свечки
мечется из стороны в сторону, вот-вот готовое совсем погаснуть. И тихо, даже кантилены не
слышно больше. Что ж там у них?.. Князь Иван побрел дальше и вышел к малому покою,
обитому зеленой кожей.
По простенкам в шандалах горели свечи, над окнами зеленые занавеси нависли, вдоль
стен на стульях сидели утомленные пляскою гости. Димитрий сидел с Мариною у
продолговатого столика, на котором покоилась большая, обложенная черепахою шкатулка.
Она была раскрыта, и красным, синим, зеленым, радужным сразу ударило в глаза князю
Ивану. Димитрий погрузил в нее руки, поднял высоко над нею две пригоршни безделушек
бесценных, развел пальцы, и стали из ладони его падать обратно в шкатулку крупные
разноцветные, сверкающие капли. Вот уже ничего не осталось больше в руках Димитрия,
только перстень один с зеленым камнем поднес он к подсвечнику, уставленному подле
шкатулки.
С драгоценными камнями – «каменьем честным» – связывалось в те времена повсюду
множество суеверий. Как и все, верил и Димитрий в чудодейственные свойства драгоценных
камней. И поэтому, повертев кольцо так и так к свету, молвил он, продолжая играть
изумрудом – смарагдом, – ярким, как свежая трава:
– Из соков своих рождает земля честное каменье. И первый камень – смарагд. Это камень
царей: премудрый Соломон имел у себя в ожерелье камень такой; у царицы Савской был он в
запястье; Клеопатра Египетская ослепила им змею; Нерон держал при себе такой камень
вместо очков. В смарагд драгоценный можно глядеться, как в зеркало. Смарагдом веселится
дух, отгоняется скорбь, бегут от смарагда беды и напасти.
Димитрий оторвал глаза от сверкающего камня и склонился к Марине:
– Это тебе, мое сердце.
Он отдал Марине кольцо и зацепил в шкатулке другое, которым тоже поиграл у свечи.
– Камень сапфир, – улыбнулся он, любуясь уже синими молниями, источаемыми камнем.
– Называется cyanus по-латыни. Камень cyanus у латинских риторов в большой чести, оттого
что прочищает мысль и слово к слову бежит у человека, кто держит при себе cyanus.
Димитрий поднял голову и обвел глазами всех, широким полукругом разместившихся
против него.
– Кому ж мне такой камень подарить?..
И взор его пал на князя Ивана, сидевшего подле двери.
Димитрий кивнул ему:
– Тебе, Иван Андреевич, этот камень годится. Один ты тут ритор, московский человек,
природный. Еще когда и родит Москва таких поболе!.. Тебе-ста cyanus и гож.
Димитрий протянул руку, а князь Иван, подойдя, поцеловал ее и принял подарок.
– По звездам гадал мне звездочет, – сказал затем Димитрий. – Выходит, что царствовать
мне предстоит еще тридцать лет и три года. Время не малое. Да если случится – переживешь
меня, Иван Андреевич, так после смерти моей взглянешь на перстень сапфирный и меня
вспомнишь. И Путивль, и Квинтилиана, и иное что...
– Живи до Мафусаилова веку1, великий государь, – поклонился Димитрию князь Иван. –
Строй Московское царство прямо. Строй, как бог тебе подскажет...
Димитрий кивнул князю Ивану еще раз, опять покопался в шкатулке и взял оттуда снова
перстень, но уже с красным лалом2. Точно капелька крови заалела на пальцах Димитрия,
когда он поднес их к свече.
– Ал лал, – молвил он, вглядываясь в бархатистую глубину камня. – Знатный камень:
прозрачен и густ... Ан не получше моего будет; я чай, и похуже...
Димитрий стал выравнивать свой собственный перстень, завернувшийся у него на
безымянном пальце камнем книзу, выровнял... И лицо посерело у Димитрия сразу, он отки-
нулся на спинку стула, стал шептать:
– Когда ж это я?.. Как же это?..
Марина глянула на руку Димитрия, оставшуюся на столе, и увидела на безымянном
пальце золотое кольцо, а в кольце вместо камня – круглую дыру. Лицо царицы стало
сердитым.
– Камень из перстня утратить – значит счастье утратить, – не сказала – прошипела она и
принялась кусать губы, тонкие, чуть алевшие у нее под ястребиным носом.
Зашабаршили тогда стулья у стен, встали гости, начали толпиться у стола...
– Ищите! – рванулся с места Димитрий. – Ищите мне мой камень! Обронился из перстня,
закатился...
Рассыпались по хоромам паны, паненки, окольничие, боярышни московские... Тридцать
человек государевых телохранителей вошло в покои... Люди, сколько их ни было во дворце,
лазали, ползали, шарили... Искали – не нашли.
XXXVI. НАБАТ
Кони ли ржут за рекой, целый табун кобылиц степных?.. Или это ветер в траве играет?..
Не кони, не ветер... Что же шумит, звенит на заре?..
Князь Иван открывает глаза: не ветер, не он. Вот малиновые пятна на книжной полке от
продравшегося сквозь слюду солнца... Рвет стены набат... Набат!.. Князь Иван – к окошку,
босой, в исподнем... Ударил в оконницу, распахнул, и оглушило его вмиг блямканьем и
зыком.
Против окошка вдали, на житнице, на крыше тесовой, – конюх Ждан; машет руками,
кричит. Не слышно ничего из-за рева и звона. Тогда князь Иван, как был, бросился на двор. И
конюх, увидев Ивана в белой рубахе и портах холщовых, еще пуще замахал, стал кричать что
есть мочи:
– Даве пробежали ярыжные; сказывали – Шуйские царя Димитрия до смерти убили.
– Что ты, Жданко! – затопал на месте князь Иван. – Что ты, что ты! – не сказал, не
шепнул – стало рваться у него внутри. – Шуйские!
А конюх тем временем подобрался к краю кровли и брякнул:
– Сказывали, не истинно-де царствовал – вор, воровски нарекся царским сыном; бежим,
сказали, теперь литву громить.
Князь Иван завертелся на месте, как овца в вертячке, но тут Кузёмка подоспел, взял он за
руку князя Ивана и к крыльцу отвел. Там князь Иван опустился на ступеньку, бледный, как
новая балясина, к которой он прижался головой. Кузёмка стал поить его из медного ковшика,
но вода не попадала князю Ивану в рот, проливаясь по русой его бородке, и по рубахе, и по
портам. Он отмахнул от себя ковшик, заскрипел зубами и схватился за голову.
– Седлай, Кузёмушко, – молвил он с натуги, тяжело поднялся и, ноги босые волоча, стал
1 Мафусаил – служащий образцом долголетия легендарный библейский персонаж, проживший якобы 969 лет.