XXIV. ОСТРОВ, НЕ ПОКАЗАННЫЙ НА КАРТЕ
Выгорецкая лодья4 шла с Грумана в Архангельск, набитая до отказа китовым усом и
большими дубовыми бочками китового сала. В Архангельске бочки будут сгружены в
магазины Петра Ивановича Шувалова, которому государыня отдала на откуп Россию –
1 Кирилка – кушанье, приготовляемое из ягод, рыбы и ворвани.
2 Челноками у нас на Севере называют пироги с крупяной начинкой.
3 Пеструшка – зверек из породы мелких грызунов; водится на Севере.
4 Выгорецкая лодья – лодья, принадлежавшая выгорецкому общежительству старообрядцев-раскольников,
бежавших ещё в конце XVII века от царских воевод и православных попов на реку Выг близ города Повенца.
Здесь они имели возможность соблюдать свои старинные религиозные обряды («старую веру») и не общаться с
никонианами, то есть приверженцами новых обрядов, насильственно введенных патриархом Никоном и царем
Алексеем Михайловичем.
многие богатства и угодья, звериную ловлю и сокровища её недр. Выгорецкая лодья везла
графу-барышнику великую прибыль, и выгорецкий приказчик Никодим, лодейный староста,
высчитал, что откупщику перепадет до трех тысяч серебряных рублей да столько же
табачникам1 и высокому начальству из конторы сального торга. Соловецкие, те отбились,
никониане, – им что? – а вот Выгу, как всегда, пришлось добрый кусок безропотно отдать
живоглоту. Выгорецкие, они сидели в лесах и пустынях, молились истово и благолепно и от
царских чиновников отделывались никак уж не бранью и криком, но чаще всего
даниловскими рублями2 из серебряной руды, которую сами же добывали в ближайшей
тундре. А чиновникам только этого и надо: даниловские рубли пустынножители сами
чеканили в своих скитах, и целковики эти были столь высокопробны и полновесны, что
норвежцы за привозимые на Поморье товары требовали расплаты предпочтительно
даниловскими рублями.
Выгорецкие рады были, что их не трогают, что их как бы не замечают, что их и вовсе не
видно за голубыми озерами, за темными лесами, за высокой Олонецкой горой. Тихохонько,
легохонько, шито-крыто отстраняли они от себя всякие напасти, по-прежнему не признавали
попов и не молились за царей и цариц. Впрочем, о первом Петре, хоть он был и табачник, а
может быть, ещё и того поболе, выгорецкие сохранили нехудую память. Когда царь Петр был
в тех местах и ему шепнули, что тут недалечко живут раскольники, «Пускай живут», – сказал
он и проехал смирно, не сделав им никакого зла. Никодим знал всё это, знал, кто чего стоит,
но был строптив, и ему жалко было общинного добра, которое должно теперь, после всех
горестей и трудностей хождения на Груман, уплыть черт знает куда, в бездонные сундуки
приспешников графа. Никодим был хоть и не стар, но подчас ворчлив и продолжал ворчать
об издержках и убытках даже тогда, когда лодья вошла в полосу волнения и тумана.
Лодейные трудники3 не спали уже двое суток, не зная, куда несет лодью надувший
паруса ветер и куда он её вынесет. Туман совсем залил её молочным паром и словно
непроницаемыми холстинами застил лодейникам очи так, что ничего нельзя было разглядеть
на два шага вокруг. Никодим видел только одно – что их несет на северо-восток; большой
медный компас, который он то и дело вынимал из резного костяного ларца, так и показывал:
север к востоку.
Выгорецкий приказчик и сам не спал две ночи. Он как напялил на себя в понедельник
кожан, так и не снимал его и в среду, когда юго-западный ветер сразу стал ещё крепче и начал
рвать в мелкие клочья плотные холстины густого тумана. Вверху, над мачтами, мчались
космы изодранных облаков, и небо стало звездиться там вверху, указуя путь блуждающим в
морях мореходам и торопящимся к гавани кораблям. Никодим снова достал из ларца компас
и полез в карман кафтана, где хранил ветхий, рисованный киноварью, зеленою ярью и
многим чем другим чертеж.
Это был лоскут на диво – яркий, несмотря на всю свою затрепанность, как цветущий сад.
Одна из выгорецких искусниц, набившая руку на рисунках рукописных книг, перечертила
Никодиму на кусок полотна карту Белого и Студеного морей и, пока Никодимушко
рассказывал ей о своих плаваниях, разукрасила ему чертежик цветами и травами, камнями-
самоцветами и изображениями зверей и рыб. Здесь видно было, как у Грумана мечут киты
высоко вверх водометы и как вздымается вода в море, теснимая тяжелым китовым ходом; на
голубых хрустальных горах стояли здесь косматые ошкуи; корабли шли один за другим к
Двинской губе, и архангелогородский собор сиял круглою позолоченною главою. Но ведь
теперь Никодим был не в светелке выгорецкой грамотеи, а в бурном океане! Выгорецкий
приказчик глядел на стрелку компаса и на расцвеченную эту карту и видел только, что лодью
все больше отдирает от Кольских поселков и стойбищ и что если этак будет дальше, то
пригонит их, что ли, к Новой Земле, а то, чего доброго, даже в Америку.
Но всё же этак было и дальше, как ни хотелось Никодиму поскорее обратно к
1 Старообрядцы не курили табаку и презрительно называли «табачниками» никониан, не считавших курение
грехом.
2 Главные пункты жительства выгорецких старообрядцев находились в Данилове и Лексе, но многие селились и
в так называемых скитах – маленьких поселениях, укрытых в лесной глуши.
3 Трудники – монастырские работники.
даниловским рыбникам, к повенецким щам и к рассказам о летних походах и плаваниях.
– Никодимушко! – окликнет его кто-нибудь из выгорецких. – Подь сюда, свет!
Порасскажи-ко, как ходил ты об этом годе и что там у царя Солтана деется...
А деется – там много чего деется. Да, но всё же куда это несет их? И что это за горбатое
облако слева, никак не очерченное на лексинской карте – ни китом, ни ошкуем, ни цветочком
или единой травинкой? Никодим от удивления даже стянул с себя кожан и остался в одном
черном кафтане, длинном, до пят, и застегнутом на серебряные пуговки от ворота и до самого
полу.
XXV. ПАРУС!..
Медведь, точно пригвожденный к скале, оставался на ней всё время, пока Тимофеич со
своими подручными рылись в мусоре среди бревен, раскиданных по всему берегу в этом
месте. И первый спохватился Тимофеич, которому было как-то не по себе без привычной
возни ошкуя по соседству.
– Куда ж это Савка запропал? Не сбежал бы сызнова...
– Сейчас не убежит, – откликнулся из какого-то логова в бревнах Степан. – А убежит, так
всё одно воротится. Лучше нашего не найдет.
Тимофеич выпрямился и стал кликать ошкуя:
– Савка! Савушка! Цав-цав-цав!
Но Савушка не шёл, и Тимофеич стал высматривать его по сторонам, согнув ладонь
козырьком над красными, обветренными глазами. Тимофеич глянул туда, сюда, но до скалы
было далеко, и он не мог разглядеть ошкуя, застывшего там на самой вершине. Он не мог
разглядеть ошкуя, но не мог как следует разглядеть и другого, потому что у него в глазах
замелькали какие-то желтые огненные ножи, и он принялся без толку шарить за пазухой и
жевать пересохшими губами. Старик хотел сказать что-то, но слова не сходили с его уст, и он,
шатаясь, подошел к Ванюшке, внимательно рассматривавшему только что найденный
большущий, но рыжий от проевшей его ржавчины гвоздь.
– Эк гвоздище! – ткнул ему Ванюшка свою находку. – Как поточить, прямо кинжал будет.
Чего ты, тять?
– Парус... – тужился выдавить из себя Тимофеич. – Парус...
Тимофеич стоял перед ним, дрожа, как в лихорадке, и побледневшие его губы беззвучно
шевелились, все силясь вымолвить какое-то слово, очень важное слово, только ему ведомое и
только им понимаемое до конца.
Ванюшка встал и в упор посмотрел на Тимофеича.
– Чего ты?