ночлегах по нескольку раз принимался ночью пересчитывать берунов и наведывался даже на
1 Приворотное зелье – по мнению невежественных людей, снадобье, обладающее якобы силой «приворотить»
одного человека к другому, то есть заставить полюбить.
2 В ведении Тайной канцелярии находились особо важные дела: о преступлениях против государства и власти.
конюшню к медведю. Но медведь сопел, высунув язык, а беруны храпели как ни в чем не
бывало.
Всё же солдат знал, что за ними за всеми нужен глаз да глаз, потому что Россия была
полна тогда дезертиров и бегунов. И солдат поглядывал за берунами, но не забывал и своей
фляги, которая была подвешена у него на ремне сбоку. Флягу эту он вывез из турецкого
похода, и она отличалась тем чудодейственным свойством, что никогда не иссякала, – потому
что, как только солдат замечал, что фляга оскудевает, он останавливал весь обоз и забегал в
первый же кабак, которых было по дороге довольно. Там он требовал наполнения турецкой
фляги, объявляя, что за вино не платит, так как человек он казенный и едет с царицыным
указом. Кабатчики наполняли флягу и, когда подводы снова отваливали от порога, слали
солдату вдогонку зычные пожелания скорейшей кончины.
Чем дальше путники подвигались на юг, тем сильнее заедали их комары, и в такой же
мере увеличивалась забота Терентия Недельки о его неиссякаемой фляге. Однажды, когда
душный день еле заметно пошел на убыль, Терентий Неделька обнаружил, что
чудодейственная фляга иссякла. От такого огорчения он стал ругать и себя, и флягу, и
берунов, и даже царицу Елисавету, по милости которой он оказался в таких дураках, вместо
того чтобы прохлаждаться теперь в столице, в каком-нибудь питейном доме. Заподозрив
Тимофеича в том, что он будто бы своим беруновым волшебством испортил турецкую флягу,
рядовой её величества Терентий Неделька стал с пьяных глаз чинить Тимофеичу нелепый
допрос: по какой, дескать, такой причине они, беруны, до сих пор держат у себя за ледяною
стеною царя Иоанна1, у которого царица насильством отняла корону.
Тимофеич пшикал на солдата и затыкал ему рот руками, но солдат не унимался, на чём
свет стоит ругал царицу и кричал, что нет ещё царю Иоанну настоящей подмоги и не
приспело время, а когда приспеет время, то царь Иоанн всё равно уйдет от берунов и повелит
рубить головы им и прочим царицыным слугам, не пощадившим его младенческой колыбели;
что надо было ему, солдату, ещё в Холмогорах податься царю Иоанну на подмогу, да, вишь,
так, с бухты-барахты, не пересигнуть через стену ледяную простому человеку.
Солдат бы ещё долго продолжал свои озорные речи, если бы за поворотом не приметил
на пригорке новый кабак с прибитой над дверьми дощечкой, где царский орел казал языки на
обе стороны дороги всем прохожим и проезжим, куда бы они ни держали путь свой. Солдат
соскочил наземь, живо обернулся, и, когда снова зарылся в сено, оказалось, что его турецкая
фляга опять обрела свою чудодейственную силу.
VII. БЕРУНЫ ВЪЕЗЖАЮТ В ПЕТЕРБУРГ
Степан пытался заводить разговоры с ямщиками, расспрашивая их, не проезжал ли здесь
и в какую сторону архитекторский сержант Михайло Неелов и при нем женщина, Настасья
Петровна. Но ямщики отвечали, что ездит здесь всякий народ, и сержанты и другие, и с ними
бывают женщины, и Настасья Петровна и какая-нибудь Анна Сидоровна, а проезжал ли
такой Михайло Неелов, этого они, ямщики, не знают. Проезжал в прошлом году по тракту
какой-то копченый; кажется, Михаилом Нееловым был прописан в подорожной или
Федосеем Мацуевым?.. Нет, кажется, Федосей Мацуев. И женщина при нем действительно
была – может быть, и Настасья Петровна.
– И-эх, завейся веревочкой!.. – кричал ямщик и стегал веревочным кнутишком исчахлых
своих лошаденок, которые на ходу клевали мордами так же, как сам ямщик носом.
И так вот миновали они Вытегру и Лодейнопольскую верфь, на плоту переправились
через реку Сясь, подъехали к новой Ладоге, но в Шлиссельбурге с солдатом снова случилась
неприятность, потому что шлиссельбургские кабатчики, точно сговорившись, отказывались
подлить винца в неиссякаемую флягу. Они не обращали никакого внимания на то, что он,
Терентий Неделька, человек казенный и едет по царицыному указу. Один из них даже
пригрозил ему Тайной канцелярией, где с него, солдата, сыщется за такие воровские его
1 Император Иоанн Антонович. Ему не было от роду и полутора лет, когда Елисавета, в 1740 году, свергла его с
престола. Иоанн Антонович долгое время содержался потом в одиночном заключении на севере, в городе
Холмогорах.
увертки. Другой кабатчик потребовал предъявления царицыного указа, и, когда Неделька
вынул из сумы бумагу, кабатчик долго вертел её в руках, разглядывал на свет и читал её и с
начала, и с конца, и с середины. Он, однако, убедился наконец в том, что Елисавета I,
императрица и самодержица всероссийская, узнав, что на Мезени появились какие-то
удивительные беруны с ученым белым медведем, требует для царской своей забавы этих
берунов к себе, в беруновом их платье и вместе с медведем.
Но кабатчик этот был, должно быть, тертый калач – наверно, и сам во всевозможных
указах дока. Он совсем было хотел уже крикнуть своему помощнику, чтобы тот нацедил вина
Недельке, но спохватился и объявил, что в бумаге есть про медведя, но ничего не сказано про
турецкую флягу; да притом дана бумага не Недельке вовсе, а Петру Ивановичу Шувалову,
графу. Кабатчик до того разошелся, что даже объявил бумагу не подлинником, а только
копией, и что-де копии не может быть полной веры. И сколько ни грозился и ни плевался
Неделька, ничто не помогало: кабатчик повернулся к нему спиною и стал безо всякой
надобности переставлять бутылки и кружки на полке.
Терентий Неделька вовсе пал духом и с тяжелым сердцем тронулся дальше.
Но дальше дело неожиданно пошло лучше: в мызе Устье турецкая фляга стала вновь
источать крепкий напиток, который не иссякал уже ни у мызы Пелы, ни у мызы Вяземского и
до самой Невской лавры, когда они покатили леском по прямой, как стрела, дороге и единым
махом докатили до речки Фонтанки. Но здесь им вышла остановка.
Навстречу по вновь перестроенному Аничкову мосту беспрерывной чередой двигались к
лавре одноколки, таратайки, расцвеченные кареты, запряженные цугом, с выездными
лакеями на запятках. А впереди, на узком мосту, воз с сеном, сковырнувшийся набок,
загородил дорогу. Сломанное колесо валялось подле, конные солдаты гарцевали около и
барабанили палками по вознице, который, в свою очередь, молотил кнутовищем по своей
рвавшейся из упряжки лошадке. Народ стал толпами сбегаться к мосту, прослышав, что
поймали каких-то берунов и будто бы сейчас в клетках будут спускать их в Фонтанку. Но
беруны оказались на вид обыкновенными мужиками, потому что Тимофеич ещё в Мезени
наотрез отказался ехать в беруновом платье и не хотел облекаться в это одеяние и у мызы
Вяземского, перед въездом в столицу. Достойным внимания напиравшего народа оказался
один лишь ошкуй, стоявший на задних лапах в клетке, ухватившись передними за железные
прутья. Он с любопытством глядел на сверкавшую под солнцем речку, на баб, усердно
колотивших вальками, на перепуганного суматохой теленка, который, задрав хвост, несся по
ещё топкому тогда берегу, заваленному конским навозом и всякою дрянью.
Тимофеич тоже воззрился было на каменные палаты, высившиеся на противоположном
берегу, потому что подобных видывать ему раньше не приходилось. Уж не живет ли в этих
палатах царица? Но Терентий Неделька пояснил, что живет здесь не царица, а граф Алексей