взбуженное пьяным солдатовым пением. Спал страус в заклети, и снова прилипла к насесту
индийская птица гукук. Обезьяны, слоны и хивинцы-слоновщики – все спали в закутах;
спали беруны в медвежьем остроге. Казалось, не спал никогда один только заяц. Он дрожал,
как лист на осеннем ветру, и кричал иногда. Плачем подкидыша шел его голос к литейным
дворам, за речку Фонтанку, в белую ночь. И так жалостлив был этот крик, что Настасья, не
ложившаяся в эту ночь, вздрагивала в своей хибарке за третьим литейным двором.
Настасья, бывшая Степанова жена, а ныне жена Михайла Неелова, архитекторского
сержанта, гладила всю ночь бельё медным начищенным утюгом и складывала его в
дорожный сундук вместе с прочим немудрым сержантовым барахлишком. Сержант ещё спал
на козлах за дощатой перегородкой, а Настасья укладывала в сундук его бритвы, и запасный
парик, и банку с мукой, которою пудрил парик свой сержант, отправляясь на службу.
Настасья торопилась с укладкой, потому что на рассвете они выступали вместе со всем
инженерным батальоном, чтобы идти походом в украинскую степь, где сооружалась новая
крепость.
Днем Настасья из-за щепки и тряпки разбранилась с женой батальонного кузнеца,
ядовитой язвой, которая, притихнув после перепалки, стала рассказывать, что на зверовом
дворе обретаются какие-то беруны, колдуны-оборотни, потому что могут они обернуться чем
угодно. И неожиданно кончила тем, что и она-де, Настасья, ведьма того же берунова
племени.
Настасья, не думая ни о чём, прислушивалась к заячьему крику, в котором звенела обида.
Но заяц на рассвете умолк, и тогда же за дощатою стенкою проснулся сержант. Батальонные
конюхи под трели горниста выводили лошадей из конюшен. Настасья укладывала последнее
белье.
XII. ЖЕНА ФАГОТИСТА ПРИХОДИТ НА ЗВЕРОВОЙ ДВОР
1 Епанёчка – короткая безрукавная накидка.
На рассвете притащился домой фаготист Фридрих, продувший где-то на болоте за
Гостиным двором в свой фагот с зари до зари. Фридрих прошел в незапертую калитку мимо
спавшего в будке солдата, по темным лестницам и переходам добрался до своего чердака и
здесь просунутою в дверь щепкою откинул дверной крючок.
Жена фаготиста, испуганная ночным переполохом на зверовом дворе, спала теперь под
стеганым одеялом на своей деревянной некрашеной кровати. Тощий фаготист быстро скинул
с себя свой музыкантский кафтан и всю остальную свою одежонку, обвязал плешивую голову
зеленым платком и, юркнув в свою перину, на навороченную здесь рвань, свернулся в
клубок. И тут фаготист перестал быть фаготистом и наигрывал уже на флейте, выводя носом
такие рулады, какие на фаготе ему никак не давались.
Проснувшийся в клетке дрозд начал ему вторить, так что на два голоса пошла у них
работа. Жена фаготиста оставалась сама по себе. Она храпела густо, контрабасом, и только
мешала дуэту фаготиста с дроздом.
Уже и солнце стояло высоко в небе и било каскадом в покойчик фаготиста сквозь
слуховое окно. Уже и придворные актеры вышли за ворота и всею ватагою пошли по
направлению к Оперному дому вместе со своим капельмейстером Арайей и Варфоломеем
Тарсием, историческим живописцем. Девка Агапегошка прогуливала по двору кота на
веревке. Карлица Аннушка и Наташа грелись на солнышке, глядя, как бегает по выступам и
карнизам ученик кровельного дела Николай Капушкин. И только тогда, когда в двенадцать
часов грянул выстрел с Петропавловской крепости, контрабас умолк, и жена фаготиста
открыла глаза.
Она вспомнила о деле, о котором только вчера говорила с нею царицына чесальщица
Материна, не угодившая как-то императрице и попавшая в немилость. Материне надо было
вернуть себе прежнее расположение царицы, и глупая баба решила прибегнуть к волшебству.
Помочь ей в этом согласилась жена фаготиста.
Жена фаготиста, как только проснулась, вскочила с кровати и босиком подбежала к
рукомойнику, где совершила свой незатейливый туалет. Потом завязала в платок бутылицу
гданской водки, калач и денег полтину и пошла со двора, оставив фаготиста доигрывать
последние рулады вместе с не перестававшим ему вторить дроздом.
С узелком под той же епанёчкой дошла жена фаготиста до канала, перебежала мостки и
не без опаски открыла калитку зверового двора. Сторожу в зеленом кафтане она сказала, что
идет к садовнику Ягану Антонию, и её пропустили без разговоров.
Жена фаготиста, не глядя на клетки и ящики с разным зверьем, вышла к медвежьему
острогу и здесь сквозь решетку заглянула в окошко.
В пруду в рыжей воде играл Савка. Чернобородый копченый детина в суконной фуражке
сидел под навесом и швырял медведю какую-то снедь, которую тот подхватывал на лету,
выскакивая из воды до половины. Солнце заливало весь пруд и отблёскивало на мокрой
серебряной шерсти ошкуя.
Женщина с узелком под короткой епанёчкой раза два кашлянула; Степан обернулся, и она
позвала его пальцем, на котором алел альмандин1.
Степан подошел. Жена фаготиста отломила кусок калача и сунула сквозь оконную
решетку Степану.
– Дай медведку.
Степан швырнул медвежий гостинец в пруд, и Савка, щелкнув зубами, стал весело
чавкать.
– Скушай, Петруша, и ты кусочек.
– Я не Петруша, – заметил Степан, заправив калач за обе щеки.
– Ну, а как тебя кличут?
– Степан.
– Стефан? – обрадовалась женщина. – У меня брат был тоже Стефан.
– Вишь ты! – удивился Степан. – Так что ж он?
– Да помер, – сказала печально женщина, и на глазах у неё даже блеснула слеза.
1 Альмандин – полудрагоценный камень красного цвета.
– Ну, не тужи. Ничего не поделаешь.
– Ты – хороший человек, Стефан. На-ка, выпей немножко.
Степан отпил из бутылицы.
– Вот так водка! – одобрил он.
– Гданская, – объяснила женщина.
– Вишь ты! – опять почему-то удивился Степан. – Послушай, – вдруг осенило его, – ты
давно тут, в столице?
– Давно-о! – протянула гостья. – Как приехала, так всё время тут.
– А не встречала ты тут такой женщины, Настасьей зовут... Настасьей Петровной?..
– Это такая рыженькая, культяпковатая?.. Золотошвея?..
– Да что ты, опомнись! – обиделся Степан. – Какая культяпковатая?.. Моя Настасья
отродясь не была культяпковатой. И рыжей тоже не была. В пригожести и тебе, чай, не
уступит. Она у меня высокая да ладная, востроглазая такая.
И Степан осклабился, показав жене фаготиста свои белые зубы.
– Востроглазая?.. Да ты бы так сразу сказал. Я вчера ещё её видела, – соврала незнакомая
гостья.
Степан схватился руками за оконную решетку.
– Где, где видела? – выдавил он из пересохшего вдруг горла.
И глазами, вспыхнувшими, как угли, вонзился в другие глаза, голубевшие за решеткой
из-под спущенной на лоб епанёчки.
– Да где видела?.. Видела. Вон вчера ещё была у нас в доме. К нам много народу ходит. Я
ещё хотела зазвать её к себе. Вижу, Насташа – женщина хорошая, востроглазая...
Степан прижался к ржавой решетке мокрым лбом.
– Ну, а как она? – обдал он горячим дыханием немного отшатнувшуюся от него гостью.
– Да так, ничего... Я с ней не говорила. А ты что, приворотить её хочешь?
– Она жена мне...
– И что ж?
– Да вот потерялась; всё ищу и расспрашиваю, жду, не сыщется ли. Они тут с сержантом
Михаилом Нееловым.
Жена фаготиста отступила на шаг и вся порозовела от охватившей её радости.
– Я тебе её разыщу, Стефан... – стала шептать она, придвинувшись к окошку и задыхаясь
от волнения. – Разыщу... Сама к тебе придет... Я...
– Ты?!
– Да, я. Так сделаю, что сержанта бросит, сама сюда прибежит. Только сделать это не
просто. Я уж так, для тебя... Ты на брата моего похож... Стефан... Ты никому не говори...