сказать, потому что никто этого не видел. Все помнили только пушечный выстрел и
холодный зеленоватый свет, замерцавший в морской глубине.
Когда Степан поднялся на воду, он услышал поодаль от себя крик и увидел людей,
рвавшихся из тянувшей их на дно водяной западни. Люди барахтались в воде и кричали, а у
Андрея Росомахи голова и лицо были в крови, и красная рубашка выпучилась у него на
спине, как окровавленный горб.
Степан увидел, что тонет Росомаха, что окунается его голова и лицо, омытое от крови,
снова всплывает на воду, а кровь опять заливает Росомахе лоб, и глаза, и русую бородку.
Степан, фыркая и отплевываясь, поплыл к Андрею. Но Росомахина голова снова спряталась
под воду, и там, где она сейчас алела петушиным гребнем, вертелось на воде сломанное
весло. Андрей больше не всплывал. Теперь-то омоют его от крови соленые волны, морская
пучина уберет его в далекий путь!
Степан нырнул и стал искать под водой руками. Вода обняла его, сжала, сдавила, и не
достал он морского дна, куда пошел сейчас Андрей.
«А мы мальцами в монастырском огороде с Андреем репу воровали, и его отодрал монах,
– вспомнил вдруг полумертвый Степан, всплывший снова наверх. – Вот те и Андрей! –
подумал он. – Андрей Росомаха – красная рубаха».
И когда он оглянулся вокруг, то увидел невдалеке огромную китовую тушу с торчавшим в
боку гарпуном. А на спине кита стоял на коленях Ванюшка; он плакал навзрыд, держась
обеими руками за другой гарпун, врезавшийся киту в самый почти хребет.
Степан поплыл к Ванюшке, и когда подплыл, то на спине кита уже сидели, вместе с
Ванюшкой, два брата Веригины, и старший, Федор, протянул Степану весло. Степан,
держась за весло, пополз по скользкой китовой спине и тоже ухватился за глубоко засевший в
ней гарпун. Кругом, в воде и китовой крови, плавали щепки, обрывки веревок, мусор;
нелюдима была морская пустыня, и только солнце глядело, не моргая, на невиданное дотоле
судно, где на мокрой палубе сидело четыре человека, с которых ручьями катилась вода, да
стервоядные птицы, чуя поживу, широко кружили в безоблачном небе.
– А где же Андрей? – спросил Федор Веригин. – Андрея-то и не видно!
– Андрей-воробей!.. – окрысился на него Степан, изо всей силы ударив себя кулаком в
грудь. – Улетел Андрей. Нет твоего Андрея! – закричал он вдруг истошно. – Ищи теперь
Андрея!..
Лицо Степана позеленело, глаза полезли у него на лоб, и белая пена стала выбиваться изо
рта, как у жеребца, загнанного до смерти. Не перестававший до того плакать Ванюшка
посмотрел на Степана испуганно и сразу же замолк.
VIII. ЧТО ПРОИЗОШЛО С ФЕДОРОМ ВЕРИГИНЫМ
ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД
Федор больше не стал расспрашивать Степана. У Федора ломило ногу в колене, там, где
сидела английская пуля. Пуля эта сидела у Федора в колене девятнадцать лет, с того дня,
когда он на морском берегу на Коле караулил царского кита.
В том году ходил Федор в шнеке с тремя товарищами на кольский берег. Стояли мезенцы
здесь особо, своим мезенским станом, ждали погоды, чтобы выйти в море, когда приехал
какой-то из Колы и при нем два солдата. Надавал он промышленникам зуботычин и приказал
лодей больше не строить, а строили бы вместо них по голландскому образцу галиоты1, что
есть царский приказ ссылать на каторгу промышленников, которые впредь будут строить
лодьи. Потом развернул бумагу и два раза прочитал её громко. И каждый раз спрашивал, всё
ли понятно. Промышленники, побросав шапчонки на землю, кричали, что всё понятно.
1 Галиот – двухмачтовое, неглубоко сидящее в воде судно.
На бумаге была большая печать черного сургуча, и была подписана бумага царской
рукой: Петр. Это был указ из Петербурга Кольскому коменданту:
«По получении сего прикажи промышленникам смотреть, когда кита на берег выкинет;
тогда б они бережно обрали сало себе, а усы и кости не тронули и оставили так, как оные
были. И о том бы объявили тебе. И как объявят, тогда приставь к тем костям караул и к нам о
том немедленно пиши. И тогда пришлем к вам такого человека, который может те кости
порядочно разобрать по номерам. И тогда отправь те кости и усы до Нюхчи с нарочным
офицером».
Приезжий спрятал бумагу в рукав и строго посмотрел на промышленников. Потом сел с
солдатами в лодку и был таков. А на другой день верстах в пятнадцати от становища
заметили мезенцы выброшенного на берег дохлого кита.
Промышленники распотрошили кита, как писано было в указе, и послали работника в
Колу уведомить начальство. А пока что, наделив Федора на три дня харчами и старым
шведским ружьишком, положили ему караулить царские остатки. Промышленники ушли в
становище, а Федор долго глядел им вслед с морского берега, густо усеянного мелкими
камнями.
Вода прибывала и убывала, по небу ползло солнце, припекая в полдень, и от
развороченной туши шел тяжелый дух. Федор шатался по берегу и, выискав камушек
покруглее, закидывал его далёко в море. Камушек прыгал по воде – раз, другой, третий, и
круги, один больше другого, широко расходились по всей губовине1. На берегу в иных местах
попадался ярник – мелкий кустарничек, стлавшийся по земле низко, и Федор, наломав сучков
посуше, разводил костер. Так промаялся он на пустом берегу среди дыма и вони двое суток.
А на третьи у небосклона справа показался корабль.
Судно шло на запад, но забирало к берегу всё ближе, и по всей оснастке было видно, что
это чужестранное судно; поморы не промышляют и не купечествуют на таких фрегатах2.
Федор забеспокоился, как бы чего не вышло, потому что много тогда таких вот коршунов
разбойничало в русских водах. Случалось, что и промышленное отнимали вместе со снастью
и людей разгоняли с промысла, стреляя по ним из моржовок – тяжелых широкоствольных
ружей для охоты на моржей и тюленей. Промышленники одно время для защиты от
неприятеля даже батарейку завели с пятью пушками в Шапкином заливе – последнем нашем
становище на Коле.
Когда судно приблизилось к месту, где дымил разложенный Федором костер, с борта –
видно было – спустили шлюпку, и гребцы сразу же налегли к берегу. А здесь, у воды, бегал
ошалелый Федор, размахивал ржавым своим ружьишком и кричал незваным гостям «по-
немецки»:
– Пошел прочь!.. Я стреляй!..
В Архангельске, в немецком гостином дворе, слышал Федор, как объясняются с нашими
промышленниками немецкие купцы, и потому, чтобы его вернее поняли, кричал матросам с
иностранного фрегата на таком вот «немецком» наречье:
– Я позваль сольдат!.. Я сейчас стреляй!..
Тогда из шлюпки поднялся один и вытащил из-за пояса пистолет. Он выстрелил в Федора
и сел на место. А Федору обожгло правую ногу, пребольно ударив в колено.
Федор бросился бежать, но не сделал и двадцати шагов. Он упал на камни и с
удивлением глядел, как кровь заливает ему босую ногу.
Матросы вышли на берег и принялись топориками вырубать китовый ус из туши. А двое
подошли к Федору, и один из них, с длинным пистолетом за поясом, ткнул Федора сапогом в
живот. Потом они взяли его за руки и потащили к воде. Федору ободрало спину, расцарапало
ноги, а с того места, где он упал, и назад до самой воды протянулся кровавый след – красная
полоса от разбитого Федорова колена, которое горело и будто распадалось на кусочки от
вкручиваемого в него всё глубже бурава. Матросы бросили Федора в шлюпку и стали грузить
её китовым усом.
1 Губовина – небольшой морской залив.
2 Фрегат – старинное военное трехмачтовое судно.
На другой день приехал из Колы воинский караул, как полагается по уставу, нашел на
берегу развороченную кучу вонявшей китовины, обломки китовых костей да потухший