ли не из ушей. Немец пускал его то колечками, то раструбом, то еще другим каким-то
хитрым способом и сидел весь в дыму, как в облаке херувим. Но табакур не спускал глаз с
малиновой однорядки, которая приближалась по надворной тропке.
– Ей! – окликнул однорядку немец. – Что потеряли в мой честна дом, молодой господин?
– Да мне тут надобно... Козодавлева иноземца мне... Как тут к нему?..
– Я есть ротмейстер Косс фон Дален. А ты кто есть?
– Я... я – Хворостинин.
– Кворостини?..
– Да. Князь Иван Хворостинин.
– О-о-о!.. Князь!.. Прошу, прошу, князь Кворостини!
И ротмистр уже стоял на лестнице, встречая поднимавшегося к нему гостя.
Какою-то сладковатою сыростью пахло в сенях у ротмистра Косса, на лестнице у него и
в горнице, убранной нерусским обычаем, обвешанной немецкими безделушками,
уставленной шкафами, на которых вырезаны были целые истории. По стенам развешаны
картинки, удивительно напоминающие такие же в книге, принесенной князем Иваном. А на
подоконнике на медном звере сидит медный мужик, и повадка у мужика такая же, как у тех
бородачей, которые тащат на палке виноградную кисть. И сам зверь – как он похож на того,
которому золотоволосые женщины льют воду в разверстую пасть!
Князь Иван обернулся и вдруг впервые увидел себя таким в большом зеркале, висевшем
над красиво убранною кроватью. Он в малиновой своей однорядке предстал перед самим
собою весь – от русых кудрей и едва опушенного подбородка до алых сапог с загнутыми
кверху носками. И он показался самому себе чересчур цветистой птицей рядом с одетым в
черный бархат иноземцем.
Князь Иван поправил кисти на своем кафтане и покосился на ротмистра. Тот стоял у
стола, вцепившись двумя пальцами в бородку, скривив рот в учтивой улыбке.
– Скажи мне... – молвил князь Иван. – Не знаю, как мне величать тебя...
– Мартин Грегорич.
– Скажи, Мартын Егорыч... что это у тебя здесь?
– О-о-о!.. Это есть карта... Цели Еуроп... Вот Франция, вот Римская империя, это
турецкий султан, это – Москва... Вот видишь – написано: Mos-co-vi-a.
Князь Иван вгляделся: крупные буквы, которыми на карте начертано было иноземное
название Московского государства, были такие же точно, как и в книге, над которою он бился
два дня, прежде чем отправиться к ротмистру на Покровку.
– Ты, Мартын Егорыч, я вижу, ученый человек. Скажи ты... прошу тебя... – И князь Иван
вытащил из-за пазухи книжищу.
Ротмистр Косс удивленно глянул на гостя, но остался на месте. Он склонил только
круглую голову набок и начал быстро-быстро перебирать пальцами рыжеватый с проседью
волос бородки. Князь Иван открыл книгу на первой странице и поднес ее ученому немцу.
– Я тебя спросить хочу. . Скажи ты мне... что в этой книге?.. Что она?.. Какою она
сложена речью?.. Можешь ты мне сказать, Мартын Егорыч?..
Ротмистр взял у князя Ивана книгу и, держа ее обеими руками, пошел с нею к столу. Там
он сел на обитую кожей скамейку и придвинул такую же князю Ивану. И, приладив к
горбатому своему носу серебряные очки, он принялся обнюхивать страницы книги одну за
другой, поглаживать пальцами рисунки, прощупывать обмахренную по краям бумагу.
Князь Иван не сводил с него глаз. Но вот ротмистр, задержавшись на последней
странице, закрыл наконец книгу, шлепнул по ней ладонью и, освободив свой нос от надавив-
ших на него очков, молвил:
– Этот книга есть великий географус. Этот есть Еуроп, и Азия, и Африк, и Нови Свет.
Этот есть ошень большой книга.
– А как мне ее... эту книгу. . читать ее как? Чтоб понимать мне эту книгу?..
– Этот ошень большой книга писано latein, лятины... Этот ошень большой книга надо
читать ошень ученый человек.
– А ты-то сам, Мартын Егорыч, умеешь по-латыни... книгу эту читать?..
– Нет, этот большой книга читает доктор или ученый поляк, шляхтич читает этот
большой книга... Квартирмейстер Турцевич, капитан Заблоцки...
– Как сказал ты?.. Заблоцкий?..
– Капитан Феликс Заблоцкий. Квартирует Мали Больвановка, против старой кузни.
– Болвановка, против кузни, – повторил князь Иван. – Феликс Заблоцкий.
– Да, Феликс Заблоцкий, – подтвердил ротмистр. – Капитан Заблоцкий. Он в воскресенье
у меня всегда пьет пиво и разны вино. Приходи в воскресенье, увидишь капитана Феликс
Заблоцкий, и квартирмейстер Турцевич, и доктор Онезорге. Приходи!
– Ладно, приду, – сказал князь Иван, убирая за пазуху книгу, безуспешно пытаясь
застегнуть на груди пуговки кафтана.
– Воевода князь Кворостини не родич твой? – усмехнулся ротмистр.
– Батюшка он мой, воевода Хворостинин.
– О-о-о!.. Батючка-а-а!.. – И ротмистр даже зачмокал губами. – А где теперь твой
батючка, воевода Кворостини?
– Где ж ему?.. Дома сидит да в церковь ходит.
– А на война не ходит?..
– Нет, уж он отвоевался: старый он.
– Старый?.. Ну, а к нему какой большой воевода на двор ездит, пир делает?..
– Кто ж ездит?.. Дядья вот ездят: Семен Иванович Шаховской да Федор Иванович
Хворостинин... Приезжает Шеин Михайло Борисович... Иной час Власьев завернет...
– Влясев?
– Власьев Афанасий Иванович, посольский дьяк. Да это тебе к чему – кто ездит?
– А так... так... – И ротмистр снова заелозил пальцами в своей бородке. – Ты приходи в
воскресенье, беспременни приходи. Увидишь капитан Феликс Заблоцкий, квартирмейстер
Богуслав Турцевич...
– Приду, приду, – молвил только князь Иван и поднялся с места.
Он поклонился допытливому ротмистру и спустился вниз по темной каменной лестнице,
насквозь пропитанной тошнотворными запахами сырости, прели и гнили, чем-то странным,
чужим, незнакомым.
VIII. БОЛЕЗНЬ СТАРОГО КНЯЗЯ
Но князь Иван не пошел в воскресенье к ротмистру Коссу. Все воскресенье это да потом
почти всю неделю просидел князь Иван в спальне возле захворавшего батюшки, Андрея
Ивановича, который то и дело засыпал, а просыпаясь, требовал, чтобы ученый сын читал ему
то одно, то другое из книг, взятых на время у дяди Семена. Князь Иван доставал с полки
книгу и подсаживался к отцовской постели. И, едва только раздавался звонкий голос князя
Ивана, старик настораживался; из-под седых нависших бровей вперял он выцветшие глаза
свои в сына.
Князь Иван читал ему о мелочной суете, которою преисполнена человеческая жизнь,
проходящая у многих напрасно – без воодушевления и больших, нужных людям дел. И у
Андрея Ивановича катилась по щеке слеза. Она, как росинка на ветке, еще долго
блистающим алмазом переливалась потом в серебре его бороды. А князь Иван, не замечая
этого, продолжал читать о житейских соблазнах, которые часто засасывают людей, о
тщеславии, чревоугодии, любви к роскоши, заслоняющих от человека более высокие цели.
Старик знал, что жизнь прожита, долгая, трудная, и прожита, должно быть, не так, как
нужно. Позади – длинная вереница бранных дел и тревог, царских опал и милостей,
неудачная ливонская война. И нынче кругом – происки и козни и непонятное, небывалое
смятение душ. По деревням зашевелились холопы. Снимаются с мест, бредут, бегут, голод их
гонит, бесхлебица и бескормица, лютая дороговизна. И страшнее всего – царевич!.. Царевич
Димитрий, сын Иоанна!.. Он, говорят, жив, спасся, он где-то таится до срока. Где? Зачем?
Для какой судьбины? Для какой беды?
Ему уже который десяток минул, князю Андрею Ивановичу Хворостинину-Старку, и все
всегда у него на глазах непрестанно менялось, все было неверно и зыбко, ни в чем не было
твердой опоры. Хворостинины за один его, Андрея Ивановича, век оскудели и охудали,
пошли при царе Иване Васильевиче врозь, глядели все из государевых рук.
– Где боярство наше и честь? – молвил Андрей Иванович шепотом.