предлинных ногах своих из избы и помог гостю поставить коня у врытой в землю дручины.
Горница у хохлатого пана была пуста так же, как пуст был его двор. Только что лопухов
здесь не росло, а настлана была на козлах постель да на осиновом столе лежала хрустальная
заморская дудка. Всего, видно, и имения было у пана, что постель эта да дудка, серьги в ушах
да епанча на плечах. Даже сесть гостю не на чем было. Но пан Заблоцкий шмыгнул в
чуланчик и выкатил оттуда обтесанную плашку. Он смахнул с нее пыль полою епанчи и
указал остановившемуся у стола гостю:
– Прошу пана... Прошу боярина пана. Прошу боярина пана – ха! – в этом моем замке, как
говорится, без церемоний.
«Ну-ну. . – подумал князь Иван, не привыкший к такого рода бойкому обращению. –
Экий какой он!..»
А шляхтич, скинувший с себя тем временем епанчу, остался перед князем Иваном в
одном исподнем платье на журавлиных своих ногах.
– Прошу прощения, – молвил он отдуваясь. – Сегодня воздух очень жаркий... нет мочи
терпеть такой воздух... то я – без церемоний... без церемоний...
Пан был скор на слова. Он словно не говорил, а орешки щелкал.
– На Московщине-то всегда так, – продолжал он, присев на край постели: – коли не
слякоть, то невыносимая духота. Уф! – И он принялся обмахивать себя ладонями и вытирать
полотенцем с лица пот.
– А ты, пан Феликс, давно тут у нас на Москве? – спросил князь Иван, приладившись
кое-как к своей плашке.
– С того года, как царевич Димитрий в Угличе сгиб. С того самого года. То, как говорится
по-латински, anno domini millesimo quingentesimo nonagesimo primo. А по-русски это выходит
– с тысяча пятьсот девяносто первого года. То так выходит по-русски.
– А ты, паи, очень учен по-латыни?
– О, очень, очень! С малолетства учен. В Польше все шляхетство говорит по-латински, и
по-французски, и по-гишпаньски.
– О том у меня с тобой и речь, – молвил князь Иван и полез за пазуху. – Скажи ты мне,
пан Феликс... Книжица тут у меня... Читать сумеешь ты? Понимаешь ты грамоту эту?
Пан Феликс взял из рук князя Ивана книгу и пошел с нею к окошку. Он отдернул
занавесивший окно полог, и в горницу глянула понурая голова пегой лошадёнки.
– Ну, пошла, пошла себе да задворки! – замахал на нее пан Феликс. – Сегодня тебе
музыки больше не будет.
Лошадёнка, прихрамывая, заковыляла прочь от окошка.
– Видал, пан боярин, диво? Такая удивительная кляча – очень охоча, до музыки. Как
заиграю в свирёлку, то конь мой сам под окошко и приходит. Очень любит музыку. Ха! – И
пан Феликс, стоя у окошка, скользнул глазами по первой открывшейся наудачу странице. –
Фью-фью-у-у... – вытянул он губы, оборотясь к князю Ивану. – Откуда на Московщине такая
книга? Ибо это очень знаменитая книга. Это есть пана Мюнстера труд. Это космография пана
Себастьяна Мюнстера, очень знаменита.
– Козма... Как сказал ты?.. Козмаграфья?
– Так есть, космография.
– А что она, козмаграфья эта?.. К примеру ты б мне вычитал из нее немного.
– Космография?.. – шагнул к князю Ивану длинноногий шляхтич. – Да это
презнаменитая наука. Это описание строения целого света. Это описание вращения звезд и
всего шара земного. К примеру...
– Чего?.. Шара?!
У князя Ивана под кафтаном взмокла от жары рубаха, а от быстрой речи шляхтича
глубокими бороздами пошли по лбу морщины.
– Так, шара! Ведь земля наша кругла, как шар. Ну, как пушечное ядро...
«Ой, что ты? Слыханное ли дело!» – едва не вырвалось у князя Ивана, и морщины
выступили у него уже и под глазами и на переносье.
А пан стал бегать в штанах своих исподних из угла в угол да размахивать бывшею у него
в руках книгою, точно алебардой.
– Так и есть!.. Так и есть!.. – выкрикивал он ликуя. – Шара!.. И шар этот вертится,
вертится!.. Так и сказано в книге Николая Коперника «О вращениях светил небесных». Ибо
это такая знаменитая наука!..
– А столбы?.. – только и смог бросить ему с плашки своей князь Иван.
– Какие такие столбы?.. – заорал во всю свою мочь шляхтич, надвинувшись на князя
Ивана. – Что это еще за столбы, ваша милость?..
– Сказано в священном писании, в ветхом завете, – заметил ему учтиво князь Иван: –
господь сдвигает землю с ее основания, столбы же ее колеблются.
Пан Заблоцкий уронил на пол книгу, упер в бока руки и загрохотал таким неописуемым
смехом, что в чулане за дощатою стенкой какая-то посудина так и покатилась с полки.
– Ха-ха-ха!.. – стреляло у неистового пана из разверстой, словно пушечное жерло,
глотки. – Ха-ха-ха!.. Ну, боярин, и забавник!.. Столбы!.. Ха-ха-ха!.. Да то ж, боярин
вельможный, поповские басни, то ж пресмешные выдумки поповские! Ха-ха-ха!..
И пан, готовый вот-вот разорваться от смеху, полез в чулан и вышел оттуда с двумя
оловянными ковшиками и немалою на вид фляжкой.
XI. ТИШКОМ ДА НИШКОМ
У князя Ивана горела голова от крепкой панской водки, от быстрых речей шляхтича, от
натуги, с которой силился князь уразуметь их смысл. Ему казалось, что под ним трес нула
земля и туда, в эту черную дыру, летит теперь с шумом и лязгом все, на чем с лихой отвагой
пан Феликс раз за разом ставил крест, называя все это баснями поповскими. Столбы, на
которых, как уверен был князь Иван, земля держится, – басни; семь небес, о коих так много
толковали древние книги из ларя дяди Семена, – тоже басни, басни рай и ад, и нетленные
мощи, и святые образа. Князь Иван глянул в передний угол панской горницы: голо; не только
что иконы – крючка, за который зацепить ее, и того не было. А как же в писании, в
священном завете?.. Но пан Феликс слышать не хотел о завете, а только отмахивался, хохотал
да еще ретивее принимался шагать от постели к двери, от двери к постели. Набегавшись по
горнице и снова присев на постель, он налил себе в ковшик, подлил в ковшик и князю Ивану,
промочил горло и стал было толковать дальше:
– Так, боярин вельможный... – Но вдруг запнулся и хлопнул себя ладонью по лбу. – Ха! –
вскричал он, притопнув ногою. – То бывает, боярин, такое затменье, что мы тут размовляем и
распиваем из одной фляжки, а я и не ведаю, ваша милость, какого вельможного пана я тут
вижу в моем замке. Скажи ж мне, боярин мой любый, кто ты?
– Князь Иван княж Андреев сын Хворостинин, – молвил гость, чего-то потупясь, чего-то
покраснев до самых кудрей, нависших у него над ушами. Да то тебе к чему?..
Но длинноногий пан, оставив вопрос этот без ответа, вскочил с места, шагнул к князю и
поднял вверх свой ковшик.
– Очень радый, очень радый, – залепетал он, увиваясь вокруг ёрзавшего на неустойчивой
плашке гостя. – Очень радый, княже Иване, видеть вашу милость в моем замке. И еще раз
прошу, ясновельможный княже, чтобы, как говорится, без церемоний. Пью здоровье
ясновельможного князя!
– Будь здоров и ты, пан Феликс, – молвил в свой черед князь Иван и пригубил из
ковшика своего. – Будь здоров, друже!.. Хотел я сказать тебе: ты хорошо знаешь по-латыни и
козмаграфье умеешь подлинно и достохвально...
Пан Феликс приложил руку к сердцу, сделал шаг назад и молча поклонился своему
учтивому гостю.
– Хотел я сказать тебе, – продолжал князь Иван: – кабы грамоте мне той навыкнуть,
читать и разуметь по-латыни... Грамматике и риторике1, и небесных вращений уразуметь, и
земного... земного... шара... Ты бы, пан, помог мне чем в учении том. Ты как скажешь?..
Пан Феликс зашевелил усами.
– Но то ведомо ясновельможному князю, – молвил он, – что это запрещено москалям?
Что тот человек московский, который начитан по книгам латинским или польским, тот
человек есть еретик или изменник?
– Про то я не подумал, хотя то и ведомо мне, – развел руками князь Иван. – Не подумал...
– повторил он тихо, потом поднялся со своей плашки, которая тотчас свалилась набок, и