У старика сбежала с лица улыбка.
– О какой троице говорит пан милостивый? – спросил он, медленно выговаривая мало,
должно быть, привычные ему польские слова. – Я знаю только единого бога, но слыхал и о
людях, что язычески поклоняются троице, следовательно – трем богам.
Услышав такое, пан Феликс захлебнулся тут пивом, уронил на стол кварту, рот разинул.
А старик сел напротив и велел подать и себе кварту, а кварту пана Феликса снова наполнить.
И, когда пан Феликс пришел в себя от неожиданности и испуга настолько, что вспомнил о
своей кварте, которая пенилась перед ним на столе, старик улыбнулся и молвил тихо:
– Только так верую, ибо так приказывает мне мой разум.
– Но милостивый пан должен знать... – закипятился пан Феликс.
– Я знаю то, что знаю, – не дал ему докончить старик. – И не более того. Суеверия и
бредни, дикий плод ничем не сдерживаемого воображения, – достойно ли это человека, ныне
уже исчислившего движение планет и близкого к открытию самого эликсира жизни?1
Старик оглянулся, склонил голову и добавил:
– Я называюсь Фавст Социн и ищу в этих местах убежища и приюта. В Кракове две
недели тому назад в отсутствие мое озверелая толпа, подстрекаемая иезуитами2, ворвалась в
мой дом и предала уничтожению мои рукописи, мои книги – всё, что попалось ей на глаза.
Отныне участь скитальца мне желаннее оседлости в нечестивом городе, где согласно
обитают насилие, фанатизм и глупость.
– Милостивый пан! – приложил пан Феликс к груди руку. – Можно ли мне такого
многоученого пана... Как шляхтич до шляхтича... Халупка моя тут вот, за горкой... С
обнаженной саблей должен я охранять покой вельможного пана. И разноверство тому не
может быть помехой. О! Да коли правду молвить... – Тут пан Феликс подмигнул старику,
назвавшемуся Фавстом Социном: – Если уж всё от чистого сердца, без хитрости и выкрутов,
так я и сам себе думал: лжет пан ксендз3, ой, лжет!.. Уж коли троица свята, то чему ж так не
быть и четверце святой?.. Ха-ха!.. А там пойдет и пятерик и шестерик. Ха-ха-ха!..
И пан Феликс хохотал, откинувшись на спинку стула, расставив широко руки, разложив
ладони по обе стороны стола. Потом спохватился, вскочил, брякнул рукой о саблю и
1 В то время ученые-алхимики стремились открыть так называемый эликсир жизни, обладающий якобы
свойствами излечивать все болезни, возвращать молодость, превращать дешевые металлы в золото. Эликсир
этот, разумеется, не был, да и не мог быть открыт, но в поисках его алхимия попутно сделала ряд действительно
ценных открытий, легших в основу научной химии.
2 Иезуиты – члены воинствующего католического общества (ордена), основанного испанцем Игнатием Лойолой
для борьбы с «ересями». Иезуиты для достижения своих целей не брезгали никакими средствами.
3 Ксёндз – польский католический поп.
поклонился своему новому знакомцу:
– Прошу милости вельможного пана... Тут вот, за горкой, халупка и огородик, все мое
именье.
Они вышли вместе из корчмы. В открытое окошко видел корчмарь, как по дороге в гору
поднимаются два человека: высокий старик в черном плаще и шумливый пан из ближнего
Заболотья. Они шли медленно, и Заблоцкий почтительно поддерживал старика, ведя его к
своему дому, дранчатая крыша которого чернела из-за поросшей диким хмелем горы.
Фавст Социн, известный ученый и противник католической церкви, прожил у пана
Феликса всего только неделю. Но и этого было достаточно для стремительного и пылкого
пана. Он даже пошел дальше своего учителя и, сидя в корчме, громогласно отвергал не
только святую троицу и предвечное существование Христа, но и божественность его. Уже
после первой кварты стоялого пива, варить которое корчмарю Ною помогал, должно быть,
черт домовой, до того оно было занозисто и крепко, – уже после первой кварты этого напитка
Заблоцкий произносил свое первое слово о том, что все веры равны и все люди равны и оди-
наковы: поляки и литвины, татары и евреи, немцы и белорусы. Так было после первой
кварты. Но ведь кварт было неисчислимо. Поэтому, дойдя до третьей и четвертой и пе-
ревалив через пятую, пан Феликс Заблоцкий уже не только отрицал все церковные таинства и
обряды, бессмертие души, рай, ад, страшный суд и загробную жизнь, но даже самые иконы
святые называл болванами и псами. И скоро по всей округе, через все усадьбы шляхетские
прошла о пане Заблоцком худая слава. Старые греховодники и молодые повесы все были
согласны на том, что Заблоцкий запродался черту, и называли при этом пана Феликса
социнианином, членом еретической секты, основанной безбожным Фавстом Социном. И,
однако, кое-кто из мелкой шляхты, очутившись с Заблоцким с глазу на глаз в корчме, тишком
поддакивал неистовому социнианину, отчего тот приходил в еще больший раж и обещался не
дальше как на этой неделе ксендза Меркурия прогнать просто взашей из Заболотья, где он,
пан Феликс Заблоцкий, есть сам себе пан и хозяин. Но все же большинство пугливо обходило
Заблоцкого, творя крестное знамение и шепча очистительную молитву.
Однажды, уже в конце лета, сидел пан Феликс в корчме на обычном месте за первой
квартой. Покончив с нею, он стукнул по столу и потребовал вторую и между первой и второй
обратился было к присутствующим с первым словом своим о том, что все веры равны и все
люди равны и одинаковы. Но тут увидел пан Феликс в открытое окошко двух слепцов,
которые сидели понуро на земле у церковных ворот, в белых латаных свитках, в лыковых
лаптях, измочаленных и разбитых. Один слепец, краснолицый, с вытекшими глазами,
поднимал время от времени лицо свое к небу, точно мог он там разглядеть что-нибудь –
облака, плывущие над лесом, либо стаю голубей, плескавшуюся высоко в бездонной лазури.
Тогда пан Феликс прервал свое слово и велел корчмарю вынести по кварте пива слепцам. И
сам вышел за корчмарем вслед и глядел, как осторожно приникли слепцы к своим квартам,
как медленно и долго всасывают они в себя давно не пробованный напиток. И, когда у
слепцов в квартах не осталось больше ни капли, пан Феликс велел им спеть ту самую песню,
которую месяца за два до того пели они здесь же, против корчмы, на лужайке у ворот
церковных.
Слепцы узнали по голосу сердитого пана, грозившего им виселицей. Они задергались
беспокойно из стороны в сторону, стали искать торбы вокруг себя... Но пан топнул ногой:
– Спевайте ж, козьи дети!
Краснолицый поднял лицо свое вверх и запел тусклым голосом ту же песню:
Теперь уже нам, пане брате, Содома, Содома,
Бо нема у нас снопа жита ни в поле, ни дома...
А пан Феликс стоял и слушал с пониклой головой. И, когда кончили слепцы, пан Феликс
побрел обратно в корчму и здесь сразу увидел за одним из столов человека в черном плаще,
но безбородого и не в берете ученого, а в шляпе, загнутой с боков. Незнакомец держал голову
неподвижно, глядя в раскрытую книгу, шепча что-то бескровными губами из книги своей. На
столе перед ним на тарелке были разложены ломтик хлеба, щепотка соли и очищенное яйцо.
Для пана Феликса не было сомнений: это был иезуит, сын дьявола, враг человеческого
рода, ядовитый дракон. И пан Феликс изменил на этот раз уже установившемуся
обыкновению своему. После второй кварты он только вкратце сказал о троице и
предвечности Христа и сразу повел новую речь – об иезуитах, о сонмище обманщиков,
именующих себя Обществом Иисуса, Фалангой Иисусовой и тому подобными
смехотворными и кощунственными названиями, за которыми кроются разбой и разврат. И ни
от чего другого, как от иезуитов, должна погибнуть пресветлая Речь Посполитая – еще
совсем недавно свободная республика, ныне, увы, все больше ввергаемая в пучину и мрак.