– Не я кажу, скоморох кажет, – лепетал Сусаким, тыча шиш Еремею Петровичу под нос. – Скоморохи – люди добрые... Скоморохи – люди веселые...
– Я те развеселю, демонская шкура! – осерчал Еремей Петрович. – Я те покажу бороды жечь!
– Еремей, Еремей, бороды не жалей, пожалей голову, – завертелся Сусаким волчком на своей деревяшке. – Люди на промысел идут, а ты лаешься.
– Тьфу ты, грех мне с тобой! Чего тебе от меня, пропади ты пропадом?
И несмотря на то что Еремей Петрович и слышать не хотел, чтобы скоморох и его, Еремея Петровича, обидчик шел на промысел в окладниковской шнеке, работники подрядили Сусакима от себя – ночами иль в безветрие днем рассказывать сказки про чертей и разбойников. Какая же другая могла быть от Сусакима на промысле польза? Да и ему скоро надоело в каниной дыре, и он запросился обратно.
Еремей Петрович благодушествовал в погожий денек на крылечке, когда под самым его поросшим колючею волосиною носом вырос опять поганый сусакимовский кукиш. Хозяин чуть не подавился собственным языком от такой неожиданности. И ещё большая оторопь охватила его, когда Сусаким, вертясь на одной ноге и целясь в него из своей деревяшки, стал передавать ему где-то слыханную весть о том, что лодья, ушедшая для китового боя, в Ледовитом море напоролась на льдину.
– Ну и что же? И как же? – тряс Еремей Петрович Сусакима обеими дланями. – Сусакимушко, друг!
Но Сусаким ломался и явно оттягивал время.
Тогда Окладников бросился в горницу и вынес скомороху стакан контрабандного рому. Сусаким влил в себя ром и сказал, что водка душиста и пахнет прибавкой. Еремей Петрович налил ещё.
– Ну, что же, друг Сусаким? Как же с лодьею? – трясся Окладников.
– Ништо, – изрек наконец Сусаким. – Как была, так и есть. Сказывали, идет без задержки.
– Злодей ты, злодей, Сусаким! Зачем же ты томил меня столько? И рому-то выжрал, собака...
– А тебе бы не этого надо, лешак? Дождешься! – обозлился скоморох, которому вино ударило в голову.
Он по-шутейному выстрелил в Еремея Петровича из своей деревяшки и пошел вдоль улицы, выпятив грудь, с полосатым мешком на спине. Но всё ж не соврал скоморох, и ему не соврал передатчик.
Тимофеич, когда спрыгнул на лед, закричал не своим точно голосом:
– Рони паруса!
И несколько человек бросилось спускать паруса, пока сам Тимофеич возился за бортом, переминаясь с ноги на ногу, как ученый медведь, а то и вовсе сползая на карачки. Он щупал, нюхал, чуть не лизал языком обшивку лодейного носа и видел, что беда не так уже велика, не глубоки царапины и ребро, должно быть, не повредилось. Тогда он по доске взобрался обратно на палубу и полез в подклеть. Здесь все было цело, все рёбра лодьи были на месте.
А на корме тем временем два молодца мерно поворачивали руль вправо и влево.
Лёд у носа трещал и осыпался, и жалобно хрустел всеми своими косточками кораблец, тяжело отрывая от себя вцепившиеся в него ледовитые когти.
Так вот бежали они первой беды, да беды вереницами ходят.
V. НАЧИНАЙ!
Прошло несколько дней, и уже забывать стали лодейники о горе ледяной, да и лодья шла теперь по мутным зеленым волнам, и Тимофеич поэтому не вылезал из бочки на мачте. Он видел с вышки своей, как играют в чехарду дельфины, как идут паруса по небу, там, где на краю света оно сливается с водою. Тимофеич до того долго всматривался в морскую даль, что, случалось, уже видел у небосклона китовые водометы, великое множество струй сказочной вышины и дивной силы.
Тимофеич фыркал, тряс головой и сморкался со своей каланчи. Видение пропадало.
Однажды заметил он молодого кита совсем неподалеку от лодьи. Зверь выставил морду в небо и словно смеялся над Тимофеичем.
– Начинай! – крикнул было вниз Тимофеич, и лодейники уже стали спускать карбасы.
Но на морском просторе не видно было ни зверя, ни птицы. По-прежнему ходил один лишь ветер, да волны с разгону шлепались в натруженный борт. И лодейники, ругнув Тимофеича старым ошкуем, опять залезли в мурью.
Но теперь не пришлось им спать долго.
– Начинай! – крикнул опять Тимофеич.
Кит на этот раз выставил из воды хвост и снова ушел под воду. Но Тимофеич знал, что кит вот-вот всплывет опять, и, может быть, не один: об эту пору киты собирались иногда целыми стадами. И впрямь, четыре огромных зверя показались из воды. К ним быстро пошли на веслах мигом спущенные на воду карбасы. В обеих лодках было по пяти человек. Один сидел на корме, трое гребли, а на носу стоял наготове гарпунщик.