– Пошел прочь!.. Я стреляй!..
В Архангельске, в немецком гостином дворе, слышал Федор, как объясняются с нашими промышленниками немецкие купцы, и потому, чтобы его вернее поняли, кричал матросам с иностранного фрегата на таком вот «немецком» наречье:
– Я позваль сольдат!.. Я сейчас стреляй!..
Тогда из шлюпки поднялся один и вытащил из-за пояса пистолет. Он выстрелил в Федора и сел на место. А Федору обожгло правую ногу, пребольно ударив в колено.
Федор бросился бежать, но не сделал и двадцати шагов. Он упал на камни и с удивлением глядел, как кровь заливает ему босую ногу.
Матросы вышли на берег и принялись топориками вырубать китовый ус из туши. А двое подошли к Федору, и один из них, с длинным пистолетом за поясом, ткнул Федора сапогом в живот. Потом они взяли его за руки и потащили к воде. Федору ободрало спину, расцарапало ноги, а с того места, где он упал, и назад до самой воды протянулся кровавый след – красная полоса от разбитого Федорова колена, которое горело и будто распадалось на кусочки от вкручиваемого в него всё глубже бурава. Матросы бросили Федора в шлюпку и стали грузить её китовым усом.
На другой день приехал из Колы воинский караул, как полагается по уставу, нашел на берегу развороченную кучу вонявшей китовины, обломки китовых костей да потухший костер. А Федора Веригина и след простыл.
Натерпелись тогда промышленники горя: наехало из Колы начальство, пошли розыски да сыски, и всё под страхом разорения и смерти. А через три месяца, когда пришла пора возвращаться с промысла к Мезени, сложились промышленники по грошу и заказали попу по Федоре панихиду.
Но Федор не сгинул. Отпетый, он через двенадцать лет воскрес из мертвых и снова объявился на Мезени. Осенью, когда стали реки, он по тракту добрался ночью до Окладниковой слободки и постучался в калитку у своего расползшегося вконец домишки. Лаяла собака, а Федор дожидался и думал, что к забору непременно надо будет этой же осенью поставить подпорки.
– Кого бог несет? – спросил женский голос, и калитка заскрипела на ржавых петлях.
– Марья, ты? – молвил чуть слышно Федор.
И в ответ ему раздался страшный крик, баба шарахнулась от него прочь и, упав посредине двора, кричала и билась, как в падучей. Собака, задыхаясь, рвалась на цепи, и из дому двором бежал к воротам мужик, второй Марьин муж.
Федор, узнав, что замужем Марья и что Алёнка, которую он носил по горнице на руках, умерла от гнилой горячки запрошлой зимой, не вошел в избу. Он постучался напротив у брата. Здесь он коротко рассказал, что на Коле двенадцать лет тому назад на него напали англичане и увезли его с собой. Потом его пересадили на другой корабль и повезли в тридевятое царство, где сдали в королевскую военную службу. Федор побывал за это время во многих странах, видел и арапов и людей, с кожей, красной, как медный котел. Но о том, как он выбрался из своей горькой неволи, сказал мельком и как-то смутно и больше уж никогда к этому не возвращался.
IX. НА СПИНЕ УБИТОГО КИТА
Так сидели они вчетвером – Степан, Ванюшка да два брата Веригины – на спине убитого кита не один уже час. У Федора всё ещё ныло колено, и душа у него ныла по Андрее, пропавшем ни за понюшку. Кажется, сейчас только оба они возились, поправляя спутанные ремни уключин в карбасе, и Андрей скалил сквозь усы свои желтые зубы, и вот теперь сгинул Андрей, нет Андрея, будто его и не рожала мать.
Федор не помнил, как попало к нему в руки весло и как взобрался он с ним на спину кита, где стоял на коленях, держась за гарпун, Ванюшка. Словно сквозь сон протянул Федор весло Степану, когда тот подплыл к нему, и, если б не боль в колене, он и в самом деле заснул бы на склизкой китовой спине с веслом, которое продолжал держать в руках, не зная, что с ним делать. Очнулся Федор только тогда, когда Степан выдернул у него из рук весло.
Стервоядцы всё ниже кружили над убитым китом и кричали пронзительно и противно. Степану воротило душу и от этого крика чующей падаль птицы, и от соленого, терпкого вкуса во рту, отдававшего запахом госпиталя в Мезени. Он вырвал из рук Федора весло и замахнулся на птиц. Стервоядцы, крича ещё пронзительнее, взметнулись выше. Швырнув в них в сердцах оказавшейся на китовой спине мокрой чурбашкой, Степан немного отвел душу.
– Вот и попали на корабль, ставь мачты, подымай паруса! – сказал он, усмехнувшись. – Таких кораблей никто ещё, кажется, не строил.
– Неужто? – почему-то удивился не совсем ещё очнувшийся Федор.
– Ты, Федор, что журавль, право слово: за море летал, а все одно курлы,– сказал Степан, к которому понемногу возвращались его благодушие и языкатость. – Что же теперь делать будем, ребятки?