Как только слово "бесчестно" покинуло уста князя и улетело вверх, там страшно грохнуло, полыхнуло, и синяя ветвистая молния ударила прямо в лезвие княжеской сабли, в самый ее наконечник. Ужасная огненная стихия мгновенно обуглила и вырвала саблю из его рук, и если бы не слетевшая с нею крага, то князь точно лишился бы с клинком и правой своей руки. Она же, эта страшная стихия, сначала подняла его в воздух, а потом с ужасной силой забросила в ближайший сугроб.
Кассий был еще в сознании, когда сверху, прямо ему на грудь, упала знакомая до боли весталка.
Весталка быстро-быстро захлопала глазами и сказала: "Ах, это вы? Но каким образом?"
- Безупречность...- обожженными губами прошептал князь в ответ.
- Я так и знала!- радостно воскликнула весталка, прижимаясь к князю изо всех сил и быстро озираясь кругом.- Я молила Провиденс о прощении нас обоих, но не думала, что оно будет настолько чудесным!
- Вы шутите...- прохрипел Кассий, уже теряя сознание.- Оставьте меня, бегите отсюда, спасайтесь...
Он не мог этого видеть, но сразу после произнесения тех слов, вращение воздушных потоков вокруг рокового холма остановилось в один миг, и они как бы опали, а глаз урагана сразу очистился, в окрестные поля посыпались поднятые ранее на воздух предметы, в вышине засияло жаркое солнце и на лысой вершине начал быстро таять снег.
***
Усадьба Шубеево располагалась в четырех верстах от осьмнадцатой почтовой станции, сразу за лесом. Когда дилижанс ранним утром вкатился во двор станции и ямщик лихо осадил лошадей рядом с водопойным колодцем, в раскрытое окно центрального станционного помещения высунулась заспанная бородатая рожа с расплющенным носом в форменном почтовом картузе.
- Двадцать сьодьмый экипаж?- крикнула она ямщику.
- Он самый!- бодро отрапортовал ямщик, слезая с облучка.
- Распрягай,- властно сказал почтовый картуз.- Получено тревожное погодное предупреждение. Дальше погонишь с опозданием в шесть часов.
- Голубиной почтой получено?- зачем-то спросил ямщик.
- Соловьиной,- грубо отрезал картуз, убираясь обратно внутрь помещения.- Над Лысой Горой уже второй час крутит, аль ты слепой или пьяный?
- Ту,- сказал ямщик, задирая голову и вглядываясь вдаль прищуренными глазами.- А правда.
Ошуба слушал этот разговор через открытое окно дилижанса, и когда речь дошла до тревожного погодного предупреждения, он резко высунулся из салона и крикнул в сторону станционного помещения:
- Так что же - местные коляски тоже ходить не будут?
- Ясное дело,- откликнулся снизу, откуда-то из-под живота второго правого пристяжного, повеселевший ямщик,- гляньте, как на востоке все почернело, а над Лысой Горою так уже и крутит во всю твою дурь, хоть пьяного авгура внутрь заноси. Приехали, ваша милость.
- Послушай,- озабоченно проговорил барон,- я вижу, что ты парень ушлый и чуть ли не ухарь в своем деле.
- Ну, есть маленько,- весело отвечал ямщик, выбираясь из-под живота правого пристяжного.- Ухарь не ухарь, а врать не стану - что есть, то есть.
- Так свези ты меня по правой дороге, здесь недалеко, версты четыре, до лесочка, а дальше уж я сам. Награжу алтыном.
- А что ж?- весело воскликнул ямщик, бодро взбираясь обратно на облучок.- И что нам четыре версты? Пху! И почему же не свезти куда надо хорошего человека?
Бич взвился над спинами почтовых лошадей, а потом щелкнул так, что у барона заложило левое ухо и с криком "иех-хху!" дилижанс выкатился обратно на тракт. Почти сразу из окна почтовой станции вывалился белый сдобный кулак и погрозил ему вслед.
До знакомого лесочка домчали так быстро, что Прохор Патроклович даже несмотря на все свое волнение от предстоящей встречи с любимой вотчиной, удивился и от этого отдал ямщику не один, а два алтына. Пустую дорожную корзину он бросил в кэбине и двинулся дальше налегке, а дилижанс ловко, но опасно развернулся на узкой проселочной дороге и покатил обратно в сторону осьмнадцатой станции.
Идти по укатанной знакомой дороге было легко и волнительно, а когда впереди показалась зеленая крыша господского дома ( она и вправду словно бы господствовала над всей округой, властно возвышаясь над нею, как бы выпячиваясь), Ошуба разволновался так, что незаметно для себя самого ускорился и уже не шел, а бежал, почти летел над лесной дорогой, несмотря на свою тяжелую комплекцию. Обтянутые модными столичными рейтузами ноги так и мелькали под его животом - туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.
Однако, когда до въездной усадебной арки оставалось совсем немного, он вспомнил о своем намерении тайно явиться в усадьбу, и решил подойти к ней с правой стороны, там где забор вплотную примыкал к густому лесочку. Он и свернул сразу в этот лесочек, и, стараясь не шуметь и не хрустеть сухими ветками, двинулся дальше с большой осторожностью.
И чем ближе он подходил к своему забору, тем больше замечал странностей. Что же это такое - лето, покос в самом разгаре, а вокруг ни души. Ни мужиков с косами не видать, ни подвод с сеном, а тишина такая, как будто бы у них умер кто. Ну ладно же, пусть теперь управляющий готовит спину, первый кнут он уже себе заработал! В голове барона тут же закружились мысли об давешних холуях да рабах, и об бедных ромейских лошадках, и кулаки его тут же сжались, и тихо, но грозно скрипнули крупные зубы.
Добравшись до забора усадьбы, Ошуба плечом навалился на доску и выдавил ее вовнутрь, но пролезть не сумел, и выломал сначала вторую, а потом и третью, и только потом ввалился через широкий пролом прямо в загон своего ондатрового хозяйства. Работников нигде не было видно и барон принялся расхаживать между клетками и загонами, внимательным хозяйским глазом осматривая все, прикидывая в уме подмеченное и запоминая его.
То, что увидели сейчас его хозяйские глаза, совсем не понравилось его опытному хозяйскому уму, и он даже пару раз поздравил себя с удачной мыслью тайного своего возвращения (хозяева всех времен и народов! всегда после даже самой короткой отлучки возвращайтесь в свои хозяйства тайно и вы узнаете много поучительного и интересного об своих работниках! да и не только об работниках, чего там).
Вся наличная шубеевская ондатра выглядела и впрямь очень плохо. Она почти вся сидела по клеткам (и это в разгар летнего дня), а не гонялась друг за дружкой по просторным вольерам, не резвилась на солнышке и не играла там в половые животные игры, как это обычно происходит у здоровых ондатровых самцов и самок. Травяных гнезд с выводками ондатровых пискунов Ошуба и вовсе не заметил. Он даже подумал тогда - а не развели ли здесь у него какую-нибудь заразу? Вот же нерадивая сволочь! Стоило ему только отлучиться на каких-нибудь четыре года по важным государственным нуждам и нате вам, пожалуйста - африканская ондатровая чумка уже вовсю пирует у него на фермах!
"Ах, подлецы, подлецы,- бормотал барон, всматриваясь в распятые прямо на сетке ондатровые шкурки.- Выморили чисто всю ферму! А шкурки-то какие махонькие, не промыслового размера, и мех ведь больной, сероватый. Ну, точно - здесь у меня теперь лютует африканская чумка!"
Барон чуть не снес животом ограждение фермы и побежал в сторону парадного входа господского дома, бормоча себе под нос проклятия и намереваясь прямо сейчас, немедленно устроить страшную расправу над собакой управляющим. И тут-то, прямо на главном проезде он повстречал первую телегу с сеном. Барон затаился за кустом смородины и принялся внимательным хозяйским глазом всматриваться в нее, обращая внимание главным образом на лошадь, но и на другие подробности тоже.
В лошади он почти сразу же признал Попкерна, что всего четыре года назад был бодрым молодым и упитанным мерином известной инглезианской породы, а сейчас еле брел, низко склонив над дорогой голову, тяжело переставляя ноги с распухшими суставами. Сразу было видно, что Попкерн чем-то болен, какой-то неизвестной барону лошадиной болезнью, потому, что он был ужасно худ (реберные кости выпирали так, что на них можно было стирать белье), глаза мерина были тусклыми, а хвост его безвольно висел между задними ногами, позволяя огромным лесным оводам сидеть на костлявом крупе и справлять там свое кровавое пиршество. Кроме тяжелого состояния лошади, опытный хозяйский глаз Ошубы подметил еще следующие детали - отвратительное качество запряжки (подпруга была затянута так, что бедное животное едва ли могло глубоко вздохнуть, а чересседельник был наоборот еле затянут и уже сполз с лошадиной спины набок, сильно затрудняя движение и на каждом шагу ударяя ее по правой лопатке). И еще отсутствие подковы на задней правой ноге несчастного Попкерна, и почти полную стертость кожаной прокладки на его хомуте, все, все подмечали сейчас опытные хозяйские глаза (вот ведь - не ослепли они, выходит, от чтений разной вредной галиматьи, этого затхлого продукта столичных писучих бесов). Но главное - телега была нагружена не легким как пух и сухим сеном, а только что скошенной тяжелой травою. После даже беглого осмотра сомнений у барона не оставалось - эту лошадь убивали медленной смертью, уже, по-видимому, не принимая в расчеты возможное возвращение ее хозяина.