- И полный отчет об падеже ондатры мне приготовь,- говорил Прохор Патроклович, выходя на крыльцо флигеля и отбрасывая сломанное кнутовище в сторону.- И об состоянии крупного поголовья чтоб было все подробно прописано, понял меня?
- Да, да, да,- залепетало, захныкало у него за спиной.
Остановившись на высоком крыльце, барон огляделся. Внизу, у ступенек уже собралась большая толпа усадебной женской прислуги. Все бабы и девки глядели на него снизу такими верными, такими преданными глазами, что барону сделалось даже как-то не по себе под этими взглядами. Давно на него никто не глядел такими вот преданными глазами и он уже успел позабыть каково это - чтобы на тебя так глядели вот так.
- Марфа!- крикнул Прохор Патроклович властным хозяйским голосом.- Ты где?
- Я здесь, батюшка,- тут же отозвалась из толпы ключница.
- А где моя баронская сабля?
- Так в кабминете она висит,- с большим подобострастием отвечала верная ключница.- На гербовом ковре, том, что с драконами трехглазыми и с языками на все стороны, батюшка, все как полагается.
- Это хорошо. Ты вот еще что, ты умыться мне приготовь. Совсем я об этих холуев кровью измазался.
- Слушаю батюшка!- Марфа глядела на него снизу преданными глазами, ожидая еще приказов.
Барон задумался. Ему казалось, что общий порядок в усадьбе он почти восстановил, но при этом вроде бы упустил что-то. Что-то важное. Брови его снова начали недовольно сдвигаться к переносице, но потом он все вспомнил, и они сразу разгладились.
- И вели накрывать обед. Да не в мансарде, а сразу на сеновале. И пяток самых лучших девок туда подавай. Живо!
- Слушаю,- пропела снизу Марфа.- Ну а вы чего встали? Не слыхали разве, чего хозяин сказал?
Дворовые поняли, что Прохор Патроклович уже почти отошел от гнева, и стремглав кинулись выполнять его приказания, и уже через какой-нибудь час их хозяин умытый, переодетый во все домашнее и причесанный просто, но аккуратно направился прямиком к сеновалу.
Когда через некоторое время туда вошли, хихикая и толкаясь, пятеро самых дородных, свежих и симпатичных усадебных девок, барон уже успел скинуть просторную домотканую рубаху и как раз стягивал с себя порты.
Он прыгал на одной ноге в полумраке огромного навеса, возбужденно вдыхая и выдыхая пряные ароматы жареного мяса, земляничного вина и свежего сена, весь в сильном телесном возбуждении, и его глаза медленно наливались кровью.
Темное небо, столб черного воздуха над Лысой Горою и далекие раскаты грома придавали всей этой немой пока сцене особой значительности и даже некоторого драматического колорита.
***
Ямщик двадцать сьодьмого экипажа возвращался на осьмнадцатую почтовую станцию в самом чудесном расположении духа и в прекрасном настроении. Несмотря на сильную усталость после ночного прогона, добрые чувства переполняли его, они так и стремились вырваться из него наружу.
Над Лысой Горою сильно кружило, но ямщик не обращал на это кружение никакого внимания, ведь у него в кармане позвякивало четыре полновесных алтына, полученных им от сошедших проезжих господ, которые так счастливо и неожиданно для него оказались очень славными людьми.
За полный недельный прогон по почтовому тракту ямщик получал полтинник серебром казенной оплаты (и это только если ничего не сломаешь, не угробишь, и кони будут после прогона в хорошем состоянии, а если что будет не так, то штрафами измордуют, и тогда полтинник твой тю-тю, а то и должен останешься почтовому ведомству, и это еще без налогов). А тут - четыре алтына за ночь и никаких тебе штрафов!
Вот какие хорошие проезжие господа ему попались на этот раз, а он сразу не разглядел, и ночью грешил на них в своей голове. Ну, слава Провиденсу, что все так удачно сложилось. Ямщик не удержался и выкрикнул пару ласковых слов почтовым лошадкам, а потом еще и весело рассмеялся своим мыслям.
Да с четырьмя алтынами в кармане он будет сегодня кумом цезарю, братом консулу и сватом министру!
Кружение над Лысой Горою пройдет точно нескоро, а потому распряжет сейчас он своих лошадок, напоит их водою, накормит казенным овсом и пристроит на ночь в станционную конюшню, а после снимет на ночь самую большую и чистую комнату в придорожном трактире, да закажет туда литровку самой лучшей - опечатанной сургучами с крикливыми трехголовыми драконами казенной водочки, да отборной селедки пряного посолу, да еще баранок и коржиков для девок. А девок он сегодня возьмет себе самых лучших, не сеновальных, а комнатных, тех, что обычно придерживают хозяева всех трактиров для самых богатеньких проезжих - чистеньких, румяных да надушенных городскими духами до полного твоего одурения. И уж тогда гульнет он с этими девками на славу. Пусть не надолго, пусть только на ночь, ощутит он себя настоящим цезарем, и не страшно, что будет в его цезарее только две или три подданные. Ему больше и не нужно.
Нет, ну какие все же хорошие попадаются иногда проезжие господа, с не служебной, а человеческой теплотою подумал ямщик. Сходят они только почему-то все в лесах да лесах, кто днем, а кто и ночью, да ему-то какое дело? Пусть сходят они где хотят, хоть прямо в болотах. Может быть, мода у них сейчас такая - сходить по ночам и в лесах.
Ямщик вдруг вспомнил о своем напарнике и резко обернулся назад. Второй возница все так же стоял на облучке, откинувшись всем телом от стенки кэбины, а его запрокинутая назад голова с широко раскрытым бородатым ртом на каждой кочке подпрыгивала и болталась из стороны в сторону как неживая. Ямщик быстро оглядел безопасный кожаный ремень, которым туловище его напарника было пристегнуто к кэбине дилижанса точно в соответствии с последней дорожной ынструкцией и кивнул самому себе головой.
До чего умаялся парень, подумал он с некоторой лукавинкой, ну да ничего, мы и ему нальем, это не большой убыток, а напарника уважить - это у любого ямщика первое дело.
Только бы над Лысой Горою покружило подольше.
***
Кассий Истфилин бродил по лысой вершине и искал среди разного, нанесенного ветром хлама свою саблю. Клинок этот побывал с ним во многих передрягах, и потерять его здесь, пусть и в результате чудесной битвы казалось ему недопустимым и глупым казусом. Да ведь он, клинок этот, если вдуматься, сегодня спас ему жизнь, приняв на себя удар последней - огненной стихии.
Однако за ночь на вершину нанесло чудесными ветрами столько разной дряни, что надежды князя таяли с каждой минутой поисков, так как он откуда-то знал, что задерживаться ему здесь больше не стоит. Мало ли. А что если чудесное решит с ним продолжить, а сабли-то у него больше и нету?
Да и какая может быть сабля в подобных обстоятельствах? Ведь сегодня ночью случилось с ним настоящее чудо. Чудо. Кассий вспомнил, как однажды во время званого столичного пира беседовал он за сигарами с самым главным провиденциальным авгуром и тот жаловался ему на полное отсутствие чудес.
- Молчит наш Провиденс,- сокрушенно качая головой и выпуская в потолок курительной комнаты целое облако ароматного убинского дыма.- Молчит и не являет нам больше своих чудес. Я имею в виду под чудом некоего проявления своей воли, или хотя бы намека на собственное свое существование, ну, вы понимаете - о чем я, князь.
- Сдались вам эти чудеса,- отвечал тогда Кассий (он был сильно пьян, и на тот момент почти уже не верил в Провиденс, а лишь в безупречность).
- Так ведь народишко у нас какой?- с жаром воскликнул главный авгур.- Ему ведь рожь не расти, а чудеса вынь да на алтарь перед самым его носом положь, а не положишь, так скривит тебе такую рожу что... (авгур махнул сигарой и умолк).
- Так сделайте ему какой-нибудь фокус.
- Не клюнет,- авгур энергично помотал головой.- Уже пробовали - не клюет. Вы не поверите, князь, насколько беспринципные инглезианские идеи пропитали все вокруг, и даже вплоть до самых низших кругов. Ты ему фокус, а он смеется прямо в глаза, и на жертвенные принадлежности даже не глядит, сволочь. Нет, чуда нам всем надо бы, только чуда.