— Дела ворочаешь, людей пачками убиваешь, а решил, что сумел вокруг пальца старика Кощея обвести? Да я в свое время таких, как ты… ууух, — и снова кулак сжал, и глаза блеснули самодовольно, — Да ты ж за ней, как щенок привязанный по следам… столько лет.
— Ты за словами-то, Кощей, следи… — тихо, зная, что воспримет правильно даже шепот, — не думай, что тебе болезнь твоя в случае чего поможет.
— Да знаю я, знаю, — он отмахнулся, с выдохом откинувшись на подушку, внимательно на меня смотрит, изучающе так, будто впервые видит, — знаю, что и не играешься мне тут в благодарного, по своей воле сидишь с дряхлым дедом, но и кончины моей ждешь. Власть, она сладкая. Она манит призывно, и чем больше получаешь ее, пробуешь, тем больше хочется. Ты не отрицай. По себе знаю. Да ты и лучше меня, Тихий. Я бы на твоем месте еще месяц-два назад подушку приложил к лицу немощного, место его занял. Чего уж проще? Не стал бы время тянуть, власть, она медленных не любит.
— Ты за меня не беспокойся, дед. Я свое в любом случае возьму. И тебя мне не надо для этого убивать.
— И это я знаю, — он удовлетворенно кивает, — за что и благодарен тебе. Мужик ты. Настоящий. С таким не страшно ни бабе, ни ребенку, ни авторитету. Дура твоя краля. Дура полная, раз такого потеряла и вернуть не хочет.
— Кощей, — предупреждающе…
— Да ты не ерепенься. Ты меня послушай. Не знаю, что у тебя там за история. Тигр, чтоб его черти на том свете разодрали, тоже ни шиша не знал. Ни кто ты, ни откуда, ни с кем связан будешь. Сильный ты этим. Не только характером своим, — Кощей тяжело выдохнул и замолк надолго, прикрыв глаза, так, что я даже решил, что он просто уснул, но вдруг старик встрепенулся, — но и тем, что не подкопаться под тебя. Не за что схватить, понимаешь? Думаешь, я не пробовал? Доверия-то я однозначно к пареньку с глазами волка и повадками самого дьявола не испытывал. Столько раз руку свою вскидывал, чтобы ухватиться за места твои больные, а ладонь только воздух хватала и от злости разжималась. И надо ж, — снова засмеялся, — прямо перед смертью увидел эту твою… опухоль. Она ж как моя, Саша… только мою не отрезать больше. А если и отрежут к чертям, то один хрен — сдохну. А твою можно убить. Можно избавиться, пока не разрослась. Не я один искал слабости, Бес… не позволь никому эти твои кандалы против тебя ж использовать. Они ж по ту сторону одну лишь пустоту окольцовывают. Лечись. Не жалей денег никаких… и не только денег. А то намотает кто-нибудь догадливый и предприимчивый цепь твою себе на руку и управлять тобой будет.
Ошибался дед. Ой как ошибался. Невозможно мне было от этой опухоли спастись. Лишиться ее казалось более невыносимым, чем жить, зная, что погибаю, что каждый следующий час с ней в моей плоти продлевает агонию, приближает к смерти жуткой и беспощадной.
Невольно потер свои запястья, по-прежнему глядя на нее спящую. А вот в этом Кощей не обманул. Я действительно чувствовал те самые кандалы на них. Чувствовал, как стягивают они кожу до боли. Иногда даже манжеты отворачивал, проверяя, не остались ли на коже следы, и мне казалось, что я вижу их. Вижу отметины от острых металлических зубьев, впивающихся в плоть, в самую кость, не позволяющих сделать ни одного лишнего движения без моей любимой спутницы-боли. Прав был Кощей… ни на кого не дает эта боль посмотреть так, как на нее.
Глаза видят стройные фигуры, сиськи круглые, полные, задницы соблазнительные, губы пухлые… а воображение другую картинку дорисовывает. Я его победить пытаюсь, сломать. Первое время даже ни одной темноволосой. Только блондинок трахал. Противоядие искал. От нее. С другим цветом глаз, с другой формой губ и носа. А все равно очухивался обозленным на то, что кончить часами не могу. Что вгрызаюсь зубами в ее шею, в грудь, полосую их сталью или жгу воском… а самого колотит от раздражения на то, что вкус кожи не тот, что волосы слишком светлые, да и стоны слишком томные, словно наигранные. А мне плевать. Их не хотелось возбуждать так, чтобы трясло, как ее когда-то. Впрочем, трясло ее, потому что она была самой настоящей бл**ю… или же виртуозно играла свою роль, написанную для нее тварью-мамашей. Разве отличалась она от них? Неа. Только эти были честнее. Эти не скрывали, что их привлекло во мне. И что ноги раздвигали передо мной из-за денег или же от страха. И я щедро вознаграждал их за эту честность.
Ассоль вдруг застонала во сне, словно от боли, и я на ноги вскочил и решетку на себя дернул чисто инстинктивно. И тут же сам на себя выругался. Кретин чертов. Прав был Кощей и в том, что как привязанный за ней. К ней. Для нее. Потому что ничего больше не имело смысла. Вообще. Никакого. Только она. Мой маяк в абсолютном мраке, полном самых ужасных голодных чудовищ, и одновременно мой камень на шее, который тянет ко дну, в пасть к самому голодному из монстров. Остановился, смотря, как переворачивается, как хмурится и стонет что-то. Кажется, имя какое-то произнесла, но так тихо, что не разобрал. Скорее, выдохнула его, а не сказала. Единственное, что понял — не мое. Однозначно не мое. Да и почему решил, что оно должно быть? И почему в очередной раз в груди разочарованием кольнуло? А и черт с ним. Какая разница, что она говорит, если все ее слова, сказанные мне до этого, были ложью? И плевать, что выть хочется каждый раз, когда думаю об этом. Столько лет прошло, а не могу… реветь зверем хочется, и кажется, не сдержусь однажды.