— Знаешь, — тянет гласные Рюджин, — я хоть и считаю СОУЛ прогнившей системой, но я понимаю и поддерживаю саму суть соулмейтов. Это не всегда про совпадение, всепонимание, любовь до гроба и розовые сердечки в воздухе. Иногда это тяжело, но чаще всего именно “тяжело” может по итогу сделать тебя если не счастливой, то спокойной.
— Это не тяжело, — пожимает плечами Йесо, решая, что прямо сейчас можно больше не притворяться. — Да, после долгой работы над собой я иногда разрешаю себе подумать о том, что мы могли бы стать нормальной парой, а потом накатывают воспоминания, и я просыпаюсь.
— А ты не просыпайся, — с теплой улыбкой. — Что бы тебе не сделал Чимин, это всё равно будет лучше того, что сделал со мной Хосок или того, что может сделать с тобой Сокджин, — и в ответ на немой вопрос Рюджин задирает футболку и поворачивается спиной, которая сплошь усыпана щербатыми ожогами разных размеров. Она ловко поправляет края одежды, чтобы резво продолжить, как ни в чем не бывало:
— Хосок наследник, как Чимин и Сокджин, но другой стороны бизнеса — мафии. Моя семья вторая по важности в клане, но так уж вышло, что мой отец превратился в стукача и об этом узнали. Узнал Хосок, а в качестве награды его отец разрешил придумать наказание для предателя, и Хосок придумал: изуродовать детей на глазах у родителей. Они били меня розгами, жгли спину окурками. Я думаю, они не остановились бы, пока не убили, но СОУЛ прислал Хосоку сообщение.
Её почти тошнит, как человека, который переел за ужином. Где-то на границе восприятия слышится тикающий звук механических часов, Йесо под этот равномерный аккомпанемент глубже скатывается в эмоциональное болото.
— И ты?.. — воздуха, слов, чувств не хватает, чтобы закончить вопрос, ответ на который она уже знает, и он её пугает.
— Да, я выбрала не просыпаться. Потому что иначе мне придется столкнуться с другим выбором: жить с человеком, по чьей воле меня изуродовали и вырезали мою семью, или выйти в окно, чтобы размазаться по асфальту.
— Но…
— Он меня любит, — объясняет Рюджин, но для Йесо этого по очевидным причинам недостаточно. — Да, не сразу. Да, было сложно. Он забыл о сделанном моей семьей и принял в свою, хотя для мафиозного клана, где традиции это основа основ, сделать такое — реальный подвиг. Он вымаливает прощение каждый день, целуя по шраму за раз. Он держит своего внутреннего монстра на поводке на заднем дворе нашего дома, который построил специально для меня, и не позволяет мне даже краем глаза увидеть его снова. А я просто не просыпаюсь.
Йесо испытывает обреченную гадливость, от забивающей поры мерзости и непрошеной шоковой терапии её снова и снова перетряхивает, а в без ножа вспоротом брюхе всё слипается в единый желчный пузырь.
— Жаль. Очень жаль.
Рюджин жаль. Себя жаль.
Йесо понимает, что Рюджин запрещает себе сталкиваться с тем, с чем не справляется, выбирая каждый день просыпаться в объятиях своего соулмейта — она по-своему спит. Рюджин — кот Шредингера в мире соулмейтов: она вроде и не смирилась, а вроде и не борется, зависит от точки зрения. Только вот Йесо всё равно выбирает проснуться. Просто укладывает очередной-новый кошмарный сон на полку рядом с такими же. А через минуту Сокджин насильно запихивает ей в глотку ещё один:
— Тебе придется вернуться к Чимину.
Примитивное вскрытие сущности Йесо обнажает не только сношенный до дыр нутряк, но и их с Чимином штопаную связь, которую, оказывается, невозможно разрушить. Сколько бы оборотов не совершала судьба, их, очевидно, всегда будет полоскать, выжимать и переплетать в тугое макраме.
***
Чимин понимает, что фиксация на Йесо — губительная обсессия, перетекающая в одержимость, которая затягивает его в тотальную, сладкую амнезию (ни тебе её закидонов, ни тебе его закидонов, ни тебе кофейных чашек) и превращает его в какую-то рудиментарную личность. Недопустимо. Унизительно. На этот раз у него хватит кишок и нервов избавить их друг от друга окончательно. Только вот:
— Мы приедем к вам завтра на ужин, — говорит отец в телефонную трубку. — Пока Йесо в городе, надо повидаться с невесткой.
Он на говно изойдет, но выжмет всё живое, соулмейтовское, сиропно-елейное. Выжмет то самое эфемерное чувство, что скребет его сердечную чакру уже полтора года, будто наждачной бумагой. И ладно бы только грудину, так нет же - скребет то самое место, откуда даже самыми мощными челюстями не выгрызешь. Он обязательно, по рисовому зернышку, но выскребет Йесо из себя и выбросит коробку с радужными чашками в виде единорогов.
— Приезжайте часов в девять, отец, — сбрасывает вызов Чимин, чтобы тут же набрать новый.
Йесо появляется на пороге его — когда-то их — квартиры за три часа до обозначенного времени и получает естественное «переоденься» вместо приветствия. Чимин говорит, что её комната всё там же; говорит, что вся одежда на месте; говорит, чтобы она не сказала свое ядовитое «А как же Эрин?», потому что Эрин никогда здесь не было и не будет. Она скрывается за дверью, пока у Чимина внутри прямо под ребрами разворачивается огромное тревожное нечто, и ему ничего не остается, кроме как игнорировать.
Процедура самого ужина — монотонное пережевывание пищи и светская беседа — не вызывает никаких эмоций, кроме легкого раздражения на фоне неадекватного желания одернуть края узкого платья Йесо. Чимин кривится от отвращения всякий раз, когда видит что-либо неупорядоченное, не отсортированное по ящикам; в его внутричерепном мире всё разложено по алфавиту, маркировано наклейками с цветовым кодом для каждой категории, и заставлено так плотно, что для иррациональных вспышек не остается места. Идти на поводу у эмоций, желаний и спонтанно принимать решения — прерогатива Йесо, и её же главная слабость.
— Учитывая ситуацию с Кимами и как у вас с Сокджином затянулись переговоры, а ты, очевидно, проигрываешь ему в условиях, — говорит отец, делая глоток сухого белого, — я решил, что Йесо стоит вернуться в Сеул насовсем.
Она ерзает на стуле, задирая подол темно-фиолетового платья ещё выше, скрещивает ноги от напряжения и откровенно сбивает его с мысли.
Иногда его отец бывает прав до омерзения — он и впрямь проигрывает Сокджину в переговорах. Если составить список того, что пошло по пизде за последний год с лишним из-за того, как его трясет от не-близости со своим соулмейтом, то пунктов выйдет больше, чем в райдере у Билли Айлиш. Думать об этом неприятно. Думать об этом, находясь рядом с такой Йесо, невозможно.
Чимин вминается пальцами в кожу на бедре, ведет ладонью выше до бархата платья, чтобы резко натянуть вниз. Думается чуть легче, только похоть низ живота скребет так, что аж радужку глаз припекает.
— Отец, — продирая горло, — Йесо так долго училась, чтобы грант получить, а ты из-за мелких проблем хочешь её лишить того, к чему она так стремилась? Не думаешь, что это слишком сурово?
Чимину интересно, как сильно Йесо стискивает челюсти, когда думает, что частично обязана своей свободой ему: он бы сунул ей в пасть монету, как мальчишки кладут их на рельсы, дожидаясь, пока проедет поезд и расплющит её в тонкий блинчик.
— Сурово — это ваша война с Сокджином из-за матери. Ссора слишком затянулась и теперь влияет на бизнес, — задумчиво тянет отец и возвращает сыну улыбку.
— Я не виноват, что она и моя мать, а то, что у Сокджина с этим проблемы - не моя вина, — и совсем запоздалая проскальзывает мысль, что этого говорить не стоило. Чимин не берется предсказывать исход лобового столкновения с Йесо, но полагает, что скорее всего теперь её придется отправить куда-нибудь за полярный круг, любоваться где-нибудь на звезды, и чтобы там даже законом было запрещено умирать, потому что в мерзлой земле никто не захочет раскапывать могилы. Хотя бы потому что Чимин не хочет испытывать адовую боль от потери соулмейта, ему с головой хватило этих шести месяцев без, когда свинцовые сердечники заглушали жизненную инерцию и не давали дышать, потому что она не рядом. Страшно представить, что будет, если Йесо умрет.