— Я где-то читал, — Чимин заполошно дышит в ямочки на девичьей пояснице, — что клин клином выбивают, — он предупреждает, цепляя подол платья и поднимая его выше, чтобы смять в ладони ягодицу до красных отпечатков. — Так что плачь, кусайся, кричи…очищайся, Йесо-я.
Отодвигает край белья, давя в себе вскрик — фиолетовое кружево опускает забрало и давит на язык, чтобы, наконец, с чистой совестью назвать её хорошей девочкой. Чимин едва контролирует силу, надавливая на клитор, и видит, как дергает тело, отзывается непроизвольно на незнакомые ощущения. Он пальцами другой руки путается в её волосах, скользит вдоль скулы и заползает в горячий рот. Йесо кусает фаланги до глубоких следов, стонет, гнется, всхлипывает, топает ногой по полу, но всё равно вылизывает подушечки, втягивает их, сосет, позорно прикрывая глаза. Она не знает, что надо делать, действует подсознательно и через силу, огибая свои страхи.
Чимин дышит рвано и тяжело, ему каждое прикосновение пахом к её бедрам отдается электрическим током. Балансировка на острие ножа, где одна граница — «разрушить имеющиеся триггеры», а вторая — «наворотить новых», выносит его за скобки реальности.
Сглатывает вязкую слюну и входит смоченными пальцами в Йесо. Мягко, аккуратно, но с нужным градусом напора, чтобы создать правильный эффект силы и эмоций. Он двигается в ней неровно, прислушиваясь к реакции. Йесо скребет пальцами дерево, бьется тазовыми косточками об край столешницы, желая сбежать, а после сама же насаживается, помогая Чимину, и всё время стонет. Сначала жалостливо, почти умоляюще, потом густым и утробным стоном, а под конец и вовсе переходит на предоргазменный хрип. Чимин считывает ещё не сокращение мышц, его преддверие, на анемичном профиле лица. Сковывает пальцами свободной руки её талию, тянет на себя, выгибая руку под неестественным углом, чтобы в пик чужого оргазма упереться членом меж раскрытых и влажных бедер.
Йесо позволяет ему поймать удивление в своих глазах, проступившее в тот миг. Мгновение схлопывается на её развязном стоне. Чимин отпускает её только лишь для того, чтобы развернуть и усадить на стол, заглянуть в лицо полноценно. Черты заострились, стремительно и необратимо, он позволяет себе ухмыльнуться уголками губ и процедить сквозь зубы:
— Теперь я хочу видеть всё.
Руки опережают мысли: он задирает платье до живота, целует грудь, кусает соски, отпечатывает фиолетовым следы пальцев на белой коже. Йесо обжигает дыханием шею, скрещивает ноги у него на пояснице и дышит хрипло, выдергивая пуговицы из рубашки. Царапает ногтями его торс и требует большей близости. Происходящее напоминает гонку, где Йесо отчаянно желает поскорее догнаться, получить заветное облегчение от связи с соулмейтом и перетерпеть ужасы, застрявшие отсыревшей костью в черепушке, а Чимин…Чимин хочет контролировать, выдавая облегчение дозировано и на своих условиях.
Они целуется пошло, развязно, постоянно трогают друг друга, разрывая фиолетовую ткань своей одежды на лоскуты. Чимин бренчит пряжкой от ремня, расстегивая молнию на брюках, дергает ручку кухонного ящичка и тащит из упаковки презерватив (ну хоть какая-то польза в его маниакальном стремление упорядочить всё).
— Сама, — тяжелым голосом, не терпящим возражений, говорит Чимин, вкладывая в руку блестящий квадратик.
Йесо хлопает ресницам, рассеивая туман похоти, смотрит на него волком исподлобья, чувствуя, как чиминовы пальцы давят на затылок. Он впивается в её губы по-животному, кусает их до металлического привкуса во рту, намекая, что уже поздно оборачиваться назад — все заслоны сломаны. Она тянет зубами за край упаковки, плюется фольгой в сторону и мучительно долго, с оттяжкой, неловко обхватывая пальцами плоть, раскатывает резинку по члену.
Чимин входит медленно, останавливается, позволяет привыкнуть к новым ощущениям, прежде чем начать реально двигаться. Он отвлекает внимание, целуя под грудью, ведя языком по животу, прикусывая соленую кожу на шее. Йесо всхлипывает задушено, замирает и позволяет делать с собой всё. Телодвижения набирают обороты, внизу живота девушки бухнет воспаленное возбуждение с удовольствием, натягивая нервные окончания на костяной остов.
В ней туго, горячо, на пределе его терпения. Чимин чередует поступательные движения с обжигающими поцелуями, кусает, вырывая Йесо из бессознательного в сознательное и обратно. Отстраняется, чтобы перехватить её ногу и положить себе на плечо. Он повторяет за вытатуированной овчаркой, кусая лодыжку и целуя выпирающую косточку, оставляет блестящие капли вязкой слюны на ноге и обхватывает её талию руками, чтобы насадить на себя. Упирается пахом в неё максимально до едва ли разборчивого крика Йесо:
— Го-с-с-с-с-с-поди.
Она крепко обхватывает его шею и тянет на себя, чтобы лоб в лоб, чтобы задушено, гадливо бросить в губы мольбу:
— Ещё, п-пожалуйста.
Чимин хмыкает смазано, пока его внутренний зверь заходится ревом, выгибается, клацает зубами, ощетинивается и потворствует её желаниям. Он руку между их взмокших тел просовывает, давит на клитор и толкается внутри, синхронизируясь с руками. Йесо громко кричит в его плечо, комкая пальцами кожу на ребрах и оставляя там красные борозды от ногтей. Она становится шероховатой, угловатой, мертвенно-жесткой. Со стороны кажется, что Чимин обнимает труп, словивший свой первый в жизни оргазм.
Беспомощность Йесо — палка о двух концах, чертово искушение для любого с замашками садиста, из которых Чимин полностью состоит.
Он чувствует, как её пульс долбится ему в губы, двигается в ней быстро, позволяя себе кончить на громком выдохе и её хриплом стоне. Подхватывает её колени, не позволяя им разъехаться, и тычется носом во влажный от испарины живот.
Они так и стоят, находясь в друг друге и в моменте. Вязнут, словно мухи в гудроне или меде — тут зависит от точки зрения. В условном вчера они вмазываются друг другом, в конкретном сегодня — выворачиваются наизнанку от кожи, прилипающей к коже другого. Йесо ловит отголосок воспоминания в лице напротив, в раскрывшихся губах, в тяжелом и громком дыхании. Язык вяло сворачивается в трубочку по форме слов «люблю тебя, сука, что же ты наделал», от этого ей хочется блевать.
Небо за спиной Чимина лопается по шву, объявляя о полноценном начале нового дня, в котором уничтожить друг друга — как самоцель…раньше. Сегодня один из них выбирает не просыпаться.
========== when fates collide ==========
Чимин сглатывает горечь. Ловит последние отголоски эндорфиновой пляски на фалангах пальцев, обводя костяшками линию девичьей талии. Кажется, ещё секунда-другая, и спичечный короб кухни заполнит чистейшая, кристаллизованная паника. Но ничего не происходит.
Пурпурный рассвет клубится и прицельно освещает темные углы: прилипшую кожу к отполированной поверхности, бледное бедро, которое Чимин всё ещё держит мертвой хваткой. Тиски разжимаются, оставляя невидимую глазу печать ладони, — последние метки на холсте, который когда-то в темной каморке узнал лиловые краски гематом, бордо засосов и запекшейся крови на губах. Чимин всё ещё пьян случившимся и превозмогает. Он хочет избавить себя от их смешавшегося запаха, который теперь чует ещё четче. Хочет и не может отвалить от расхристанного перед ним тела. Внутри — колотый лед. Студень отвращения к самому себе, набившийся в пищевод, резиново колышется в брюшной полости.
Он тактильно уговаривает Йесо принять вертикальное положение. Йесо лежит. С криво торчащими нитками в месте порванного платья, словно это из неё лезет, словно она набитая старьем кукла. От этого только хуже, только нелепее. Нелепость — это даже не смерть. Так, повод задыхаться время от времени и биться головой о стол: «Съебывай, милая, дальше — пиздец».
Он выкручивает рацио на полную и, наконец, превращается в саму педантичность и последовательность. Натягивает на Йесо платье, застегивает пуговицы фиолетовой рубашки, неловко скрипит застежкой брюк, цепляет пиджак с пола, отряхивая от пыли и похоти, и под локоть подхватывает девушку, чтобы унести её в спальню.