— Только перо, — повторяю спокойно. — Оно для меня. Черканёшь для вида, но не переборщи. Мне девица в сознании нужна, а не в истерике… Так что без фанатизма.
— А нам с ней что?..
— А вам с ней…
Арина
Иду из больницы, где провела большую часть дня. Дед в себя приходил пару раз, но ничего так и не сказал. Под сильными препаратами.
Сидела и всхлипывала, чувствуя дикое бессилие и пустоту. Зря пошла с парнями гулять. Была бы рядом с ним, возможно, смогла бы предотвратить, ну или пораньше среагировать.
А так… время потеряла.
Больше не брошу. Лишь бы поправился. Всё время буду рядом с ним.
Но как бы ни хотелось сидеть подле деда, правила есть правила, и меня уже вечером просят на выход.
Мягко, виновато. Медсестра очень сочувствует, по глазам видно.
И жалость читаю. А её не нужно! Я не ущербная, да и дед не умер. Мы ещё поборемся!!!
Молодая женщина доверительно шепчет:
— Не расстраивайся, милая. Жизнь — она штука сложная. И бывает, бьёт сильно, но духом не падай. Тебе ещё жить и жить, и если раньше времени руки опустишь, потом с колен будет очень сложно подняться. Ступай домой. Отоспись, а завтра с новыми силами к деду придёшь. Он уже отойти от лекарств должен будет. И поговорите…
— Спасибо, — выдавливаю кивок, сдерживая слёзы.
На общественном транспорте добираюсь до своего района. От остановки до дома три пролёта, а если срезать угол, два. Через двор, проулок…
Вечером не лучший вариант, но, во-первых, на улице, как назло, притапливает дождь, а я не взяла зонта, а во-вторых, я до жути боюсь столкнуться с «добрыми» тётечками и дядечками из отдела опеки и попечительства. Они уже должны быть в курсе произошедшего с дедом. А значит обязаны нагрянуть ко мне и сообщить, что пока он находится в больнице, я буду под их присмотром.
Не хочу о них плохо думать и говорить, но когда в прошлый раз у дедушки случился приступ, меня на две недели поместили в приёмник, где «милые» обитатели сего заведения меня пытались учить жизни. Не проходящие синяки и ссадины, страх уснуть… Я рада, что это самое безобидное, чем мне запомнилось то «Золотое» время. В меня не плевался только ленивый, меня щипали, пинали, били, за волосы таскали… А когда я вернулась домой, в лавке не досчитались некоторого количества вещей.
— Легко отделались, — дед приобнял меня за плечи и чуть огладил. — Главное, живы и снова вместе!
Он, конечно, прав, но я не хочу повторения!!!
Шагаю на автомате, всё сильнее ёжась от промёрзлости дождя, а в голове кипят неутешительные мысли и даже то, что раньше радовало глаз, совсем не цепляет.
Я так боюсь…
— Глянь, какая малышка! — мужской голос прорезает мрак тяжких дум.
Но я мыслями уже почти домой добралась, потому игнорирую реплику и шагаю дальше.
— Маленькая, ты куда так торопишься? — откровенная насмешка и затаённая угроза заставляют остановиться. Застываю так, будто на стену невидимую наткнулась. Испуганно смотрю на двух молодых мужчин, курящих возле стены под козырьком чёрного входа, который давно заколочен.
Мужчины бандитского вида. Вроде простые, в джинсах, куртках, кроссовках, да грубоватость в жестах, язвительность в глазах, пренебрежение в ухмылках — толкает именно на мысль — нехорошие парни!!!
Ведь «хорошие» в такую погоду не тусуются в проулке!
У одного в руке банка пива, вторая в ногах стоит — на асфальте.
Худощавый отлепляется от стены и делает пару шагов ко мне. Вальяжно, покручивая в пальцах зажигалку:
— Тебя не учили обходить тёмные места стороной? — шварк, окурок прочь.
— Учили, — нервно киваю, шарахаясь назад, но к ужасу натыкаюсь на кого-то спиной. Взвизгиваю, теперь отступая в сторону. Ещё двое!!! Длинный и тощий, невысокий, коренастый. Один поигрывает ножом, а у другого руки в карманах, но каменное лицо пугает до икоты. Обещает крупные неприятности… и боль!
Блин! Блин!!!
По телу несётся безотчётная волна ужаса, ноги начинает сводить, сердце едва из груди не выскакивает, мысли лихорадочно бьются в голове.
— Я кричать буду… — нелепый писк срывается.
— Ай-я-яй, — цыкает худощавый.
— Аря, — охрипло рву тишину, но не громко — чтобы не напугать. — Рин, — касаюсь спины, потому что девчонка ещё не в себе. — Б*, если у тебя так крыша будет ехать, — насильно к себе дёргают, тараня сопротивление — рукой поперёк груди, ногой бёдра, — я тебя к психиатру запишу. — Грожу, хотя на себя больше гневаюсь.
— Ненавижу тебя, — шепчет убито в никуда, но мне. Пули и перо не резали моё тело сильнее. И ладно плоть — она заживает, так ведь мелкая вколачивает правдивые слова в моё сознание, совесть и душу… И её слова смертельней яда, острее любого оружия.