Стопорит на улице и рукой водит, смотря на робкое весеннее солнышко, наконец решившее немного побаловать светом. Пальцы расставляет, улыбается, будто играет с ним…
При этом совсем не играет в телефон, зато поражает внезапным порывом к рисованию.
И облака!!! Мать их, я чуть не упал, пока задирал голову и глаза ломал, высматривая то, что так заинтересовало Арю.
Вот правда! Что? Она? Там? Видит?
От бессилия зубами скрежетал.
Я вижу облака.
Облака! Где кучные, где редкие, но, сук*, просто, облака!!!
Раздражает собственная ограниченность!
Понимаю, что мы по-разному смотрим на вещи: видим и анализируем.
Я слишком циничен и приземлён, чтобы соревноваться с человеком искусства в восприятии мира, но хочу!!! Хочу расширить кругозор и увидеть! Прозреть!
Как она… так же широко и объёмно.
Почему она перебирает красные краски? Они красные!
Почему карандашом водит то медленно, то быстро, то плавно, то штрихами, то с нажимом, то едва ли.
Почему у неё простые карандаши разные?
Я не тупой, пусть не столь образован, но тонкости чуть догоняю — мягкий, твёрдый, но у неё даже заточка разная.
Ей плевать, как на неё смотрят, ей всё равно на окружающую действительность, если только она не заинтересовала её как нечто, из чего можно черпнуть вдохновение… Жизнь.
Она её видит как-то по-иному. Краски что ли по-особенному играют?! Хотя, как это? Красный и есть красный. Чёрный — он и есть чёрный!
Аря может сесть на скамейку и покормить птиц. Может носком сапога вычерчивать узоры в песочнице или, перепрыгивая лужу, нарочно наступить хотя бы на кромку, смеясь получившимся брызгам.
Может расставить руки и кружиться под дождём.
Она… восхитительно ненормальная, при этом органично невинна. Дико настоящая, и вместе с тем, вызывающе непорочна.
Смотрю на неё и пытаюсь найти ложь в набожной красоте, спокойствии и одухотворённости.
Смотрю, смотрю до отвращения к себе и брезгливой ненависти… и НЕ НАХОЖУ.
Она чиста, как ангел. Девственная душа, нетронутая грубостью сурового мира, корыстью современности, неосквернённая модными веяниями.
Как? Как она выросла в наше время? Как не стала изгоем?
Как Исмаилу удалось ЕЁ сохранить столь совершенной и естественной?
Научить думать, а не пользоваться заготовленными ответами? Творить, а не потреблять? Познавать, а не ограничиваться? Жить, а не прожигать? Лучиться, а не гламурно блистать? Быть милой девушкой, а не скатываться до уровня среднестатистической? Нести чистоту, не опошливая ни секунды существования?
По жизни так получается, что грязи, лжи и порока больше всего в тех, кто громче других кричит о добродетели, морали и божественном.
Я аморален.
Я грязь!
Я порочен!
Я зверь.
Я Бес!!!
Во мне нет ни капли веры в хорошее и бескорыстное. Потому что всё есть грязь!
Нас окружает ложь, мы говорим — ложь, мы — ложь.
Я правда старательно высматриваю её и в ней. Жду подвоха или лукавства, хоть миг порока. В этом профи, ибо порок — моя стихия, и я знаю все лазы и уловки. Но нет в ней ничего подобного.
Если только… ум и стремление к истинно-прекрасному.
Умная женщина — опасна, а понимающая суть красоты — вдвойне. Она нечистоты сможет обнаружить в любом тайнике, какой бы дорогой мишурой их не закрывали. Её провести нельзя…
Мне на руку лишь одно — Аря юна, наивна, верит в чудо.
Пока!
Пока никто до меня не разрушил этих стен, у меня есть шанс сыграть на правильной струне…
Молодая, романтичная, одинокая!
Но это план на потом, если старик не одумается.
ГЛАВА 3
Бес
На третий день, подгадав уход Арины, наведываюсь в лавку.
Исмаил ничуть не удивлён моему приходу. Конечно, я ведь давал срок. Смотрит спокойно и ровно, ни жеста страха или волнения. Он принимает происходящее, как есть, и просто ждёт.
А я ищу первые слова, потому медленно иду между рядов стоек, мебельных композиций. Мажу глазами, цепляясь всё больше за разные детали, которых по невежеству не заметил в первый раз. Тонкая организация рабочего пространства, чёткие и вместе с тем продуманные сегменты товаров, цветовые семьи, орнаментические.
Торможу возле витрины с диковинными пепельницами, мундштуками и портсигарами.
Беру один, под серебро, но это не оно. Рисунок тонкий и резной.
— Вам это не подходит.
— Почему?
— Он был сделан для человека, крайне редко прикладывающегося к сигарете. Молодого, утончённого, обедневшего аристократа. Для вас подойдёт другой, — Исмаил не выходит в зал, чуть склоняется за своей витриной, недолго копается и кладёт на стеклянную поверхность ещё один портсигар. И, судя по отделке — как раз серебро, и рисунок оттенён даже.