Значит, попугали. Чуть переборщили, но попугали. Ничего, Аря запомнит урок на будущее. Переживёт. Ей ещё жить и жить!
Снимаю с себя куртку и накидываю на девчонку.
Она вздрагивает, словно током её шарахает.
— Всё уже, — злюсь непонятной реакции. Тянусь к мелкой, она начинает взбрыкивать. — Тихо ты! – глухо рычу, рывком на руки поднимая. Надоело изображать героя. Да и девчонка до сих пор невменяемая. А она рьяно извивается, царапается, кусается и вместо истошного крика «Пустите!!!» – как змея шипит.
Твою мать! Она голос сорвала. Потому и не голосит.
Крепко к груди прижимаю, пока она не перестаёт дико биться в моих тисках. И только успокаивается, покачиваю, как ребёнка, удушливо осознавая, что боль топит и моё сердце. Сентиментальность мне чужда, но боль мелкой и её ужас, словно яд, передаётся мне. Травит, травит, травит...
А если учесть, кто виновник... Так я медленно, но верно, дохну.
А я не привык дохнуть по пустякам. А это пустяк. По-любому пустяк!
Подумаешь напугали! Подумаешь, тряпку порвали...
Это ли горе? Это ли страх?.. Ну, позажимали в углу. Потискали...
Су*, убью их!!!
Сама мысль, что кто-то её тронул вольнее оговоренного, начинает творить со мной ненормальное. Кое-как, скрипя зубами, усмиряю беса внутри. А совесть... Ладно, с совестью потом разберусь. Не впервой.
Вжимаю девчонку в себя:
— Тихо, моя маленькая. Тихо, — удивительно, но ощущаю, как она расслабляется, руки ползут по моим плечам, обвивают шею. Доверительно и щекотливо. Нежно и как нечто очень дорогое. – Тихо, мелкая... Бес с тобой, — шуршу в макушку, расщепляясь от нежности.
Твою мать! Что происходит?! Почему она будит во мне что-то, чего никогда не являлось на свет? Какую-то болезненно-изнеженную тварь, готовую обцеловать ребёнка и наплести самых скверных обещаний и клятв, записав себя в благодетели.
Горячее дыхание врезается в мою грудь, щекочет кожу даже через футболку. Сердце, до сего момента неистово гоняющее кровь, начинает биться в новом оглушающем ритме. Шагаю по проулку, пытаясь разбежавшиеся мысли собрать в кучу.
Уже на центральной чуть притормаживаю. Рассудок вовремя о себе напоминает:
— Милая, ты где живёшь? – я же не могу выдать себя. Заглядываю в напуганные глаза и забываю, что ещё хочу сказать. Пронзительно зелёные. Молодая трава и зрачок... огромный. Запоздало вспоминаю, что у неё плохое зрение. И сейчас Аря меня вряд ли чётко видит.
— Т-т-тут, — заикается Арина: голос едва различим, больше на сплошное шипение смахивает, – недалеко.
— Родители дома? – медленно прихожу в норму, к спокойствию, хотя перед глазами тоже всё начинает расплываться.
— Н-нет, — чуть мотает головой девушка.
— Братья, сестры, дедушки, бабушки, тётки... – перебираю, сражаясь с накатывающей слабостью.
— Дома никого, — мямлит Арина, виновато пряча взгляд.
— А почему у вас пусто на районе? – окидываю улицу взглядом.
— Так не всегда... – уже более-менее справляется с нервностью Аря, но голоса до сих пор нет.
— Так куда тебя? – пора заканчивать, вот-вот упаду.
— Первая лавка на углу... Антикварная.
— Ты живёшь в лавке? – выдавливаю удивление.
— Угу, — смущённый кивок и губу прикусывает. Мажу взглядом по грязному, зарёванному лицу, полному рту. Насилу отрываюсь и шагаю вдоль закрытых магазинов и лавок. На следующем перекрёстке торможу.
— Этот?
— Ага, — робко выдавливает улыбку девушка. Жалкая, тощая, с прилипшими волосами. Её лицо расплывается, искажается. Меня начинает сильно шатать, а в боку появляется ощутимая боль. Видимо, недооценил ранение.
Опускаю Арину на ноги перед ступенями и тут она виновато ойкает:
— А сумочка-то в проулке осталась, — и столько отчаянья во взгляде, словно признаёт собственную вину в гибели Помпеи.
Твою мать! Стискиваю зубы до скрипа:
— Стой тут. Я быстро.