Заманиха скинула ему полотняный мешочек с травами.
— И я с вами! — заявил Гаврила.
— Отрок! — погрозил ему пальцем Филимон. — Предупреждаю тебя — не возникай! Иди домой, к папаше, а то…
— Адик! — жалостливо так позвал Гаврила. — Скажи ему, чтобы он не очень… Я попрощаться хочу… Сдружились ведь мы с тобой.
Филимон заржал.
— Пускай идет, — пробормотал я. — Чего там…
— Вот спасибо! — Гаврила неизвестно чему жутко обрадовался — прямо засветился-залоснился весь, как бумага, в которую добрый кусок масла завернут. — Вот спасибо тебе! Вот спасибо!
— Эй! — вдруг хлопнул себя Филимон по лбу. — Адик! Чуть не забыли! Валяй переодевайся!
Как-то не хотелось суетиться, портить печальную торжественность момента… Но всё же перспектива навсегда лишиться любимых джинсов, футболки, бейсболки и ботинок заставила встряхнуться. Мы опять выгнали Заманиху из ее избушки. Пока я переодевался, Филимон стоял рядом, задумчиво докуривая одну из последних моих сигарет.
— Ай негодник! — заорала снаружи бабка — надо думать, на Гаврилу. — Ты что это, паскудник, делаешь?! Я тебе сейчас…
Какому именно наказанию старая ведьма хотела подвергнуть Гаврилу, узнать так и не удалось. Раздался смачный плевок, и крики стихли.
Филимон высунулся из окна. Я как раз зашнуровывал ботинки, когда он спросил:
— Что тут происходит?
Гаврила невнятно что-то пробурчал. Филимон засмеялся.
— Чего-то они с бабкой не поделили, — сказал он, сползая с подоконника, — детина ее и обезвредил.
Я затянул шнурок и поднялся.
— Готов? — осведомился мой коллега.
— Ага…
Филимон выпрыгнул из избушки, подхватил с травы сверток с колдовским зельем и помахал мне рукой.
— Иду-иду… — вздохнул я.
* * *
Шли мы молча. Поначалу, пока не добрались до реки, Филимон пытался развеселить меня корпоративными анекдотами. Задорно трещал о том, как искал однажды для французского дипломата пропавшие фамильные драгоценности: француз хранить камешки поручил дряхлому камердинеру, а тот, страдая одновременно маразмом и склерозом, ценный сверточек упрятал в начинку пирога и, конечно, об этом забыл…
Пирог съел на приеме английский граф, почувствовал на зубах чтой-то, рассмотрел и, будучи пройдохой, заглотил драгоценности. Заработал чудовищное расстройство желудка, но, по понятным причинам не желая посещать уборную в чужом доме, решил терпеть до гостиницы. Не дотерпел — в карете скончался…
Веселый детектив о поисках мертвого тела с начинкой из драгоценных камней по моргам и больницам я вынести не смог и вежливо попросил Филимона заткнуться к едрене фене — что тот и исполнил.
Гаврила шел позади, пыхтел и время от времени принимался напевать какую-то песню. Странно — недавно только ревел, размазывая по круглой физиономии слезы величиной с шарик для игры в пинг-понг, а теперь вот песенками горло полощет… Только позавидовать можно психике молодого человека, столь легко справляющейся с потрясениями!
Уже и речку перешли… Вот место, где мы с Гаврилой прятались от опричников… Вот поле, через которое бежали… Вот опушка леса — тут я отправил в далекое путешествие опричника Еропку. Смотри-ка, даже сабля его до сих пор валяется…
Нет, сентиментальный я всё-таки бес… Всего-то сутки с небольшим прожил в этом временно-пространственном периоде, а уже ностальгия точит!..
Еще немного — и перелет обратно в контору… Бумажки, рапорты, выговор со всеми вытекающими последствиями… Шуточки наших бюрократов: им только повод дай — до костей просмеют!.. С людьми мне приятнее дело иметь, чем с бесами, вот что! А должно быть, как легко догадаться, наоборот… Всё потому, что на человека я похожу больше, чем на беса, внутренне, разумеется… Ну уродился таким — ничего не поделаешь…
Полянка появилась внезапно. Филимон, чтобы не возиться с дровами, просто дунул в кострище, и уголья вспыхнули, точно бензином их окатили.
Гаврила присел в сторонке, наблюдая. Дождавшись, когда дым стал густым, Филимон ссыпал в костер травы бабки Заманихи. Под громкий треск крикнул мне:
— Вставай!
Прежде чем шагнуть в исходящий черным дымом костер, я посмотрел на Гаврилу и проговорил:
— Ну прощай, что ли?
Детина только кивнул и отвел взгляд в сторону.
Невежа, честное слово! То поздороваться не желал, теперь прощаться не хочет… А я еще переживаю из-за него!
— Чего ждешь?! — спросил Филимон. — Травы же прогорят сейчас!
Я ступил в пламя. Толстые подошвы армейских ботинок мгновенно нагрелись, сквозь джинсы я ощутил жар. Был бы огонь обыкновенный — я бы уже с воплями катался по поляне, дуя на обожженные места. Но колдовские травы, собранные Заманихой, защищали мое тело от воздействия пламени. Неплохо было бы еще, чтобы и дым глаза не щипал…
Вскинув руки, Филимон затянул заклятие. Стараясь не дышать, я считал такты — скоро там конец-то? Что-то травяной сбор не особенно эффективный на этот раз — копыта ощутимо жгло.
— Давай скорее! — закашляв, прохрипел я. — Закругляйся!
Подпрыгнув на месте (этого требовал ритуал), Филимон звонко хлопнул в ладоши.
Мир вокруг меня мгновенно сжался до размеров черной горошины и распался на части. Я словно оказался внутри себя самого, хотя точно знал, что никакого «меня» в этот момент не существует в поглотившей вселенную бесцветной пустоте.
Странное ощущение… Сколько раз его переживал, а всё не могу привыкнуть… Хорошо еще, что недолго здесь находиться…
Бесконечная черная нора, по которой я с чудовищной скоростью мчался, сузилась. А потом произошло нечто неожиданное. Невесть откуда взявшаяся волна сгустившегося до каменной твердости ветра скрутила меня в подобие жгута. От испуга я заорал, но собственного крика, конечно, не услышал…
ГЛАВА 5
— …Так всё было! — под общий хохот закончил свой рассказ украшенный тонкими усиками и бородкой-эспаньолкой бес в широких тренировочных штанах и в кожаной жилетке, распахнутой на груди. — Копытами своими клянусь — точно так всё и было!
Низкие каменные своды, жарко натопленная комната, заваленная под потолок пустыми бутылками, бушующее в жерле печи адское пламя, грешники, поленницей сложенные у стены, дожидаются своей очереди, тоскливо глядя в печь…
Вот я и вернулся домой…
— Не верите?! — всё допытывался усатый (теперь я вспомнил: Франциск его зовут, вот именно — Франциск). — Да по глазам вижу, что не верите! Ну чтоб у меня хвост отвалился, не вру я!
Десяток разнокалиберных бесов, расположившихся вокруг рассказчика, вовсе меня не замечали. Франциск тоже демонстративно смотрел в сторону. Одетые кто во что (нам же униформа не полагается, каждый наряжается в силу собственного воображения и привычек), присутствующие глазели на Франциска, покатываясь со смеху, хлопали друг друга по плечам, прихлебывали испускавший синие огоньки пунш из бронзовых чаш.
«Начинается, — подумал я. — Новое развлечение себе придумали. Не замечают просто, и всё! А это горше всяких насмешек. Пусть бы уж лучше кто-нибудь из них раззявил свою пасть и вякнул что-то вроде: „А вот и Адик явился с задания. Сейчас впечатлениями делиться начнет. Давайте, братва, послушаем о том, как на земле птички поют, листочки шелестят, и луна в речке отражается!“
Но никто ничего подобного не говорил. Меня как бы и не было в этой комнате, а между тем я стоял в самом центре, рядом с Франциском!
— Короче, клиент побледнел, — вытирая ладонью слезы, пискляво давился смехом Франциск, — от страха дрожит и говорит мне: «Я же тебя просил гаишника этого только наказать, чтобы он ко мне не лез больше, а ты что сделал?!» А я ему: «Не знал, что вы, людишки, такие слабенькие! Подумаешь, внутренности заменил клубком ядовитых змей… Безобидная шутка, с чего это он концы отдал?».. Ладно, в договоре как обозначено — подвергнуть наказанию… Ну и всё!