В эту же секунду в дверь кто-то начинает тарабанить и возмущенно восклицает:
— Эй, кто там с фильмами срать засел? Выходи давай, ты тут не один.
— Бляха... — тихо тянет Вован, неодобрительно глядя на собственное отражение.
— БУДЕМ ДЕЙСТВОВАТЬ ПО ОБСТОЯТЕЛЬСТАВМ. Я БУДУ С ТОБОЙ, ЕСЛИ ЧТО — Я НА ПОДХВАТЕ, — говорю я напоследок, прекрасно понимая, что в такой обстановке поговорить не получится. Лучше оставить вторую половину активации голоса на потом.
— Уже выхожу! — орет Вова тому, кто за дверью и жмет кнопку слива на бачке и быстро выходит.
Там за дверью щуплый златозубый мужик с хитрым прищуром радостно улыбается, увидев Вову:
— А, Черныш, ты? Нашел, где киносеанс устраивать, — усмехаясь, он качает головой и скрывается в туалете.
— Этот безобидный и глупый, можно не опасаться, — шепчет Вован.
Я решаю остаться с ним, чтобы убедиться, что он отправит Аркадию данные. Да и вообще, неплохо бы получше знать подробности их планов. А еще я не теряю надежду попытаться пригнать на дело Кузьмича. По крайней мере, можно попробовать его уговорить. Но что-то мне подсказывает, что сам Вован не решится, поэтому ему понадобится помощь в виде мысленного пенделя.
И только стоит мне об этом подумать, как открывается одна из дверей, и появляется Кузьмич.
— А, Вова! — радостно усмехается он. — Зайди-ка на минутку.
Ну вот и случай сразу представился.
Глава 9
Я чувствую, как Вован напрягается всем телом. Его сердце начинает колотиться сильнее и ухать в висках.
— Да вот, — усмехаясь, говорит Кузьмич, — думаю, неплохо бы тебе было с матерью пообщаться. А то ведь мало ли как все завтра пройдет.
Он поворачивает голографический монитор и кивает Вове на стул, приглашая присесть. Вован натягивает улыбку и садится.
Хорошо бы, конечно, взять и сжечь этого ублюдка Кузьмича. Оставить дымиться его обгоревший труп и свалить в закат.
Но вот только таким образом я еще больше создам Вове проблем. Нужно попробовать поступить правильно, а это всегда успеется. Да и назад уже дороги нет.
На экране появляется бледное худощавое лицо женщины за пятьдесят. Ее лицо выглядит объемным и кажется, что всерьез смотришь на настоящего человека, а не общаешься с голограммой.
— Сынок, — устало улыбается она.
— Здравствуй, ма. Как ты там? Как себя чувствуешь? — говорит Вова весьма непривычным ласковым тоном.
От моего, а точнее, и Вовиного взгляда не ускользает довольная улыбка Кузьмича.
— Все хорошо, Вовочка. Я очень благодарна твоим друзьям, очень вежливые молодые люди. Но совсем необязательно было переводить меня в клинику для проксима. Мне и в обычной больнице было хорошо.
— Для тебя все самое лучшее, мам, — говорит Вова. — Если есть такая возможность, почему не воспользоваться?
— Я и не знала, сынок, что у тебя есть такие друзья, — понижает голос и говорит шепотом мать, — испугалась сначала, а тут у меня еще и пэку доктор снял. Но теперь вот с тобой поговорила и сразу поняла, что все хорошо. Ты когда приедешь меня навестить?
Вова вздыхает, косится на Кузьмича, тот улыбается еще шире, чуть ли не светится, словно действительно что-то хорошее сделал.
— Думаю, послезавтра смогу, — говорит Вова. — Работы много.
— Ну какая еще работа по выходным? — возмущается мать.
— Да тут дельце одно подвернулось, — отмахивается Вова, а Кузьмич ему показывает жестом, чтобы тот заканчивал разговор.
— Ну ладно, ма, мне бежать пора, — говорит он, — скоро увидимся.
Мать не успевает с ним попрощаться, потому что Кузьмич отключает связь.
— Ну теперь ты убедился, что я не блефую? — улыбается Кузьмич и садится за стол, поворачивая монитор обратно к себе.
— Я и не сомневался, — отвечает Вова.
— Ну и славно, раз так, — лицо Кузьмича снова становится суровым, и он добавляет: — Воспитывать вас надо всех, давно уяснил. Напоминать, где ваше место. Выбивать всю ту малодушную дурь и сопли. Иначе не выйдет из вас нормальных мужиков, — он делает выдох, трет висок, затем спрашивает: — Ну что вы там? Перетерли, решили, как действовать будете?
— Да, — кивает Вова, — все обсудили, выдвигаемся в обед, к семи будем на месте. Казачинские к тому времени как раз подвыпьют, нам только и останется брать. С охраной Армен тоже решил, мы загнали к ним нашего официанта, он все разузнает.
— Хорошо, — улыбается довольно Кузьмич, откидывается на высокую спинку кресла, складывает руки на живот.
Я только хочу отдать Вове приказ, чтобы он попытался уговорить Кузьмича ехать с ними, как он говорит сам:
— А вы, Андрей Кузьмич, с нами не поедете?
В ответ Кузьмич удивленно вскидывает брови и усмехается:
— А мне с вами зачем?
— Ну вы ведь сказали, что хотите увидеть, как Казачинский страдает, вот я и подумал, что вы захотите смотреть лично.
Кузьмич подается вперед и холодно, чеканя каждое слово, отвечает:
— А я и так, Вова, увижу все своими глазами. Ты сам лично наберешь меня вот через этот коммуникатор, — он достает из ящика стола устройство, напоминающее планшет, и протягивает Вовану, — я буду смотреть и заодно скажу пару напутственных слов, прежде, чем Ярик Казачинский отправится в ад.
Вова нерешительно усмехается, забирает коммуникатор.
— Ладно, иди уже, — говорит ему Кузьмич. — Ты сегодня ночуешь здесь с братвой. Не хочется, чтобы ты вдруг где-то потерялся.
— Даже в мыслях не было, — начинает Вова, но Кузьмич его перебивает и недовольно гаркает:
— Иди, Чернышевский. У меня дела, я не могу заставлять ждать серьезных людей.
Кузьмич уже не обращает на него внимания, что-то набирает на пэку, говорит:
— Подгони машину к входу.
Вова выходит и тихо произносит:
— Гребанный мудак.
И тут я с ним полностью согласен.
Какое-то время я еще нахожусь с Вовой, но тут, по сути, ничего интересного не происходит. Он сидит с братками в прокуренной комнате, они гоняют фильмы, потом один из них вырубается, второй уходит спать куда-то в другое место. А Вова словно только того и дожидается.
— Ты еще здесь? — шепотом спрашивает он.
В ответ я отдаю ему мысленный приказ снова трижды себя ущипнуть.
Он удовлетворенно кивает и шепчет:
— Подожди немного.
Через полчаса, когда браток, оставшийся в комнате, начинает громко храпеть, Вова сразу же встает и уходит. Он решительно шагает по коридору, останавливается у одной из дверей, заходит в коморку, больше напоминающую кладовую уборщицы, и с верхней полки достает черный ящик. Там внутри лежат три пэку. Вова находит свое, кладет в карман, а затем подымается наверх.
Завод работает и в ночи. Производство грохочет и горит раскаленным металлом. Работа здесь не останавливается ни на секунду. Хотя рабочие, в отличие от дневной смены, все же заметно ленятся — вялые и сонные мухи.
Вован выходит на улицу, полной грудью вдыхает ночной воздух, закуривает, смотрит по сторонам, убеждается, что поблизости никого нет, а затем быстрым шагом направляется в небольшое строение: без окон с одной лишь дверью.
Он заходит внутрь, запирается на засов, здесь темно — хоть глаз выколи. Вова включает пэку, и это дает хоть немного света. Он быстро находит номер Бессонова и отправляет: «Станица Раевская, ул. Владимира Хамелеона, д. 56. 19:00. Для доказательства будет видеосъемка с Чащовским». Отправляет и тут же удаляет у себя сообщение.
— Я хочу, чтобы Кузьмич ответил за все, — зло шипит Вова, наконец-то дав волю чувствам. — Моя мать больна, он мразь, посмел шантажировать ею. Знает, ублюдок, что она мне дорога. Что у меня больше никого нет!
Пока активировать голос я не спешу, для начала, по всей видимости, Вовчику нужно выговориться и выпустить пар.
— Если я его сдам, — продолжает он шипеть, — если даже его посадят, от высшей меры он все равно отмажется. Я знаю, что его не казнят. Слишком много связей и денег у этого ублюдка! И знаешь, что, Леня? Он сядет и будет жить в тюрьме как король. Я знаю, о чем говорю. Он и оттуда будет проворачивать свои дела! И он найдет меня. Нет, одним законом тут не отделаешься. Этот скот должен умереть. Его не должно быть! Я его убью!