2.
Женька была довольна. Наконец-то она развелась со Славкой. Это было невыносимо – терпеть его пьяные выходки, следить за ним, отбирать водку, опекать непутёвого супруга и всего бояться. Детей у них не было. Поэтому поставить штамп в паспорте оказалось на удивление просто. Труднее было расстаться с мужем в реальной жизни.
Славка состоял на службе у Педали – местного авторитета. Занимался сбором дани, следил за порядком в подконтрольных ему торговых точках, принимал участие в «стрелках» и иных бандитских разборках. Жил легко, не думая о будущем, относился ко всему, включая свою подругу, чисто потребительски, с холодком. Поначалу Женьке нравилась такая свободная лихая жизнь. Но однажды Славку порезали ножом – не успел вовремя увернуться. Раны были глубокие, лежал бедолага без сознания, а Евгения боялась отойти от больничной койки, не могла оставить его даже на несколько минут. Сидела и безотрывно смотрела на мучения самого близкого для неё человека, думала о своём. Вот тогда-то и поселился в её истерзанной душе гнетущий безотчётный страх, постоянное неотвязчивое беспокойство.
Больной со временем поправился, но заниматься прежними делами больше не мог. Так сказать, выбыл из строя по состоянию здоровья. Бандитам пенсия не положена, а потому о сытой разгульной жизни пришлось забыть. Поначалу друзья заходили к нему иногда, подбрасывали деньжат, а когда со временем помощь братков-подельников иссякла, Славка начал пить. Опускался всё ниже и ниже. Сначала супруги продали квартиру и переехали жить к Женькиной матери, потом он связался с ворами-домушниками и время от времени отправлялся с ними на «гастроли» в соседние города. Но однажды, не выдержав этой пытки, издёрганная до последней степени Женька подала на развод.
О, если бы в ЗАГСе ставили штамп не только в паспорт, но ещё и в душу! Евгения очень старалась, но так и не смогла вычеркнуть из памяти лучшие годы своей жизни, проведённые со Славкой. Он всегда был рядом с нею – во сне и наяву. Она по-прежнему ждала его с «гастролей», понимая, что, скорее всего, её бывший муж-налётчик не вернётся к ней больше никогда. От безысходности заходила иногда к его сестре Валентине, с которой дружила ещё со школы. Хотела узнать хоть что-нибудь: где он, с кем он? Вот и в день их первой встречи с Володей Женька направлялась именно туда. Несомненно, она по-прежнему любила своего ненаглядного. За что? Да просто так, как способны любить женщины только у нас в России.
3.
А Владимир с наслаждением вспоминал подробности знакомства со случайной попутчицей, которая почему-то вдруг сразу запала в его истерзанную домашними неурядицами душу. Всё в этой женщине представлялось ему прекрасным: глаза, улыбка, независимая манера держаться. Он думал о ней и мечтал увидеть её снова.
– А как же семья, дети? – не давала покоя недремлющая въедливая совесть.
– А почему бы и нет? – возражал вкрадчиво-соблазнительный внутренний голос. – С женой ты почти не живёшь, тебе уже за сорок, не за горами старость. Тем более – сейчас такое время, сейчас всё можно. Пока ещё можно! Подумай, ведь жизнь проходит. Проходит мимо тебя!
И эти льстивые крамольные мысли всё чаще одерживали верх над врождённым чувством долга… долга перед детьми, но никак не перед опостылевшей лживой супругой.
Володя трудился в областном центре, Женька тоже. Он специально подгадывал так, чтобы ехать с ней на работу в одной электричке, и спустя месяц эти полчаса, проведённые рядом с молодой симпатичной женщиной, стали для него величайшим наслаждением, своеобразным наркотиком, без которого он буквально не мог существовать. Каждое её слово, улыбка, поворот головы, манера вести беседу – всё это надолго откладывалось в памяти влюблённого мужчины. Днём и ночью он обдумывал и анализировал каждую мелочь, любой нюанс беседы, чтобы дойти до сути, понять, почему она сделала именно так, а не иначе, почему обронила какую-то фразу, почему улыбнулась. В своих фантазиях он называл её любимой, но в реальной жизни было несколько иначе.
Человеческая натура такова, что редко кто довольствуется достигнутым. Всегда хочется чего-то особенного, необычного, и очень трудно остановиться в своих желаниях. Владимир искал новых встреч и средств общения. Он проследил, на какой электричке Евгения возвращалась домой, и лишние полчаса рядом с нею – это было истинное блаженство для семейного сорокалетнего мужчины, который вдруг превратился во влюблённого восторженного юношу.
Проводы домой, разговоры обо всём на свете, а однажды – о, счастье – она пригласила его к себе, чтобы познакомить со своей матерью – плотно сбитой добродушной пожилой женщиной, которую звали Тётя Шура. Володя ей понравился, но с Женькой отношения почему-то складывались, как говорится, через пень-колоду. Любое слово, сказанное ей поперёк, вызывало у этой экзальтированной, до предела издёрганной особы целую бурю эмоций. Она то приближала его к себе, то гнала прочь так неистово, что несчастному влюблённому становилось не по себе. Однако он готов был терпеть от неё всё что угодно, потому как весь смысл его жизни был теперь сосредоточен в этом прекрасном, совершенном, но весьма своенравном творении Всевышнего.
Она могла привести его домой, усадить на лучшее место, говорить ласковые и даже нежные слова, а напоследок бросить сурово и беспричинно:
– Я не хочу тебя больше видеть. Ни сегодня, ни завтра, никогда!
И если на следующий день Володя, как обычно, пытался подойти к ней, глаза её становились злыми, и дело едва не доходило до истерики. Потом всё постепенно налаживалось, а однажды в переполненной электричке, сверля его своим бешеным взором, Женька прокричала, не обращая внимания на окружающих:
– Уходи, я люблю только его – моего дорогого, единственного мужа! Он один у меня на всём белом свете!
Несколько дней после этого Володя был сам не свой. В ушах звучали обидные несправедливые слова, в глазах горело отчаяние, а сам он безуспешно пытался проанализировать свои действия и понять, в чём состоит его ошибка, что он сделал не так? С тех пор они сидели в разных концах вагона электрички. Она обычно отворачивалась к окну, а он безотрывно смотрел туда, где призывным огнём горела такая близкая и родная, но ужасно далёкая и недоступная для него копна её соломенно-жёлтых волос.