– Я слышал, ты тут приходил без меня, приставал к ней. Хочешь мою жену?.. Ну, говори, смелее! Скажи, что хочешь!
Володя молчал. Все чувства покинули его. Он отчётливо понимал, с кем имеет дело. Знал, что в присутствии подобных персонажей лучше не произносить лишних слов, ибо слова эти зачастую могут стоить жизни неопытному переговорщику. Тюремщик – так иногда называли бывших зеков – был одет просто, по-домашнему. Синие купола и прочие прелести лагерного татуировочного искусства вечным клеймом покрывали его тело, загорелые кисти рук. Часть широкого шрама с фиолетовыми краями виднелась из-под простецкой майки советского покроя. И наглая пьяненькая улыбка на бледных губах – всё это кого угодно могло довести до полуобморочного состояния.
– Да, понравилась тебе моя жена. Вижу, что понравилась! – продолжал он всё в той же манере добродушного циника. – А я ведь не возражаю. Плати, и пользуйся на здоровье. От неё не убудет! Гони денежки, друг, а ей ничего не скажем. Согласен?
Володя молчал. Хотелось кричать, махать руками, но язык одеревенел, и сил не было. Только расширенные до предела глаза его немигающе упёрлись в наглую морду этого говорливого жизнерадостного чудовища. Пауза тянулась до бесконечности, а лицо безмолвно остолбеневшего гостя вдруг начало неспешно покрываться крупными багровыми пятнами.
Но тут подоспела Женька. Она без видимого усилия отвела своего бывшего супруга в летнюю кухню и вернулась назад.
– Я его убью! – эта отрывистая фраза с трудом просочилась сквозь плотно стиснутые зубы Владимира.
– Только попробуй! Я тебе глотку за него перегрызу! – вполне серьёзно и с вызовом ответила красавица. – Он инвалид, у него все кишки ножом изрезаны! Не смей даже думать об этом!
Так же умело, как и мужа, она выпроводила за ворота незваного гостя, дальнейшее пребывание которого здесь грозило бедой. На этом инцидент был исчерпан.
6.
С некоторых пор у влюблённого джигита появилась печальная традиция возвращаться из гостей в подавленном состоянии. Немного придя в себя, он проанализировал то, что случилось, и твёрдо решил больше никогда даже близко не подходить к Женьке, к её дому, к её так называемому мужу. В конце концов, какое ему дело до всего этого? Её жизнь, её семейные отношения. Пусть хоть на головах ходят!
Сказано – сделано. Теперь на работу бывшие друзья-любовники ехали в разных вагонах электрички и всячески избегали друг друга. Так продолжалось около месяца. Володя выдерживал характер, но душа его не хотела мириться с этим надругательством над личностью. Многострадальная, она стонала от невыносимой боли и буквально требовала, чтобы гордый джигит искал пути примирения с тем идеалом, который навечно поселился в его горячем любящем сердце.
В русском языке есть такое меткое слово «сохнуть». Вот и Володя не пил, не ел, но лишь только думал и мечтал исключительно о своей единственной и несравненной. Днём и ночью он буквально сох по ней. Как рюмка водки для алкоголика, как глоток вожделенного сигаретного дыма для заядлого курильщика – Женька нужна была ему, будто воздух. Невыносимая боль и ревность мучили его, когда он видел вдали, на противоположном краю платформы её соломенно-белую головку. Ту, которая со временем стала мерещиться влюблённому рыцарю повсюду. Это было просто наваждение! Заметив мелькнувший где-нибудь вдалеке до боли знакомый оттенок женских волос, бедняга готов был бежать за призрачным видением куда угодно – хоть на край Земли.
Приятели и сослуживцы, встречая Володю, спрашивали:
– Что с тобой, ты не болен?
И он, пытаясь притушить фанатичный блеск своих печальных глаз, сгонял с лица ставшее привычным выражение вечной скорби, изображал подобие улыбки и отвечал какой-нибудь дежурной фразой – лишь бы оставили его в покое.
О нормальном питании говорить не приходилось, и сорокалетний мужчина худел буквально на глазах – стал лёгким, как пушинка. Его импульсивные действия больше не поддавались логическому осмыслению, но были подчинены одному ярко выраженному желанию – встрече с любимой. Однако вся трагедия сложившейся ситуации заключалась в том, что Володя запретил себе даже думать об этом. Единственное, что он мог – это наблюдать издалека за своим идеалом. Причём, он отчётливо понимал, чувствовал сердцем, что без этой последней отдушины жизнь для него теряла всякий смысл.
И вот однажды, опаздывая на электричку, он случайно сел в один вагон с предметом своего фанатичного обожания. Поезд был забит до отказа, Владимир стоял в тамбуре, и вдруг… Он даже не увидел, но буквально почувствовал, что его обожаемый ангел находится где-то здесь, рядом. Возможно, за перегородкой, отделявшей тамбур от переполненного душного вагона. Несчастный смотрел прямо перед собой и как-то совершенно неожиданно разглядел в тёмном стекле закрытой выдвижной двери… себя, своё отражение – убогую карикатуру на то, что он привык видеть в зеркале, что наблюдал совсем недавно – несколько месяцев назад.
Сверкающие с сумасшедшим блеском глаза, казалось, светились в полумраке. Щёки ввалились. Худое и бледное, измождённое хроническим недоеданием лицо, будто мерзкая рожа вурдалака, мерцало в неровном свете заросшего грязью светильника. Глубокие складки вдоль носа, опускаясь вниз, придавали небритой физиономии Владимира выражение дикое и потустороннее, почти неземное. Мурашки пробежали у него по коже, и вдруг ему до ужаса стало жалко себя, свою непутёвую жизнь, детей, Женьку... Слёзы навернулись на глаза, затем потекли по щекам, стали капать на грязный пол. А спустя несколько минут беззвучные рыдания глухо сотрясали его осунувшиеся худые плечи. Несчастный мужчина ладонями прикрывал мокрое от слёз лицо, чтобы кто-нибудь из спрессованной в единое целое толпы пассажиров не заметил его слабость, не осудил и не осмеял эти непонятные для непосвящённых нечеловеческие страдания.
Но вдруг совершенно неожиданно дверь открылась, и – о, ужас – прямо перед его воспалёнными от слёз глазами стояла Женька. Некоторое время она смотрела на него недоумённо, потом протиснулась, взяла за руку, начала успокаивать... Выйдя на платформу, они опять, как когда-то давно, пошли рядом. Но сейчас – Володя чувствовал это почти физически – их разделяла стена отчуждения и непонимания. Евгения говорила, что она уволилась с работы, что больше он её в электричке не увидит, что ему надо отдохнуть, поправиться, что всё будет хорошо. Володя слушал, соглашался, но думал совсем о другом.