Годелот бережно поднял перстни и снова нанизал на тонкие пальцы священника, осторожно вложил часы обратно в пасторскую ладонь. Затем расправил шнур, надел ладанку на шею и уже собирался спрятать под колет, как пониже лопатки вдруг больно ткнулось острие, и кирасир замер.
– Браво, мальчуган, – раздался из-за спины спокойный насмешливый голос, – ты по-военному точен. Явился ко времени, нашел что получше. Ты был бы превосходным служакой, жаль, не успеется. Давай побрякушки.
Годелот сжал ладанку и медленно обернулся, чувствуя, как острие чертит по спине жгучую дорожку, застревая в сукне колета. Ступенькой ниже стоял коренастый человек в черном дублете и шлеме ландскнехта. Он задумчиво рассматривал Годелота:
– Экий ты… Иноземец, что ли? Тут где-то уже лежит один навроде тебя, белогривый, только постарше. Не папаша ли твой?
Годелот задушенно рыкнул и подался вперед, но острие скьявоны [3] тут же уперлось в горло, а ландскнехт раскатисто захохотал:
– Не дури, птенец! Давай цацки, и положу тебя быстро, ничего и не почуешь. Я не зверь, чтоб детвору увечить. А начнешь кобениться – отправлю в рай безглазым, даже на ангелов не подивишься.
Стальное жало вкрадчиво оцарапало щеку шотландца и кольнуло веко. Годелот почувствовал, как тяжкий груз пережитого за этот бесконечный страшный день обратился где-то внутри больной и яростной бесшабашностью. Он сжал ладанку в пальцах и улыбнулся:
– Изволь. И на грешной земле без глаз управляются – так неужто в раю не сдюжу?
Ландскнехт же, на миг оторопев от наглости юнца, мгновенно утратил напускное благодушие:
– Да ты весельчак, шлюхин сын?!
Скьявона чиркнула по второй щеке, и Годелот, чувствуя, как теплые капли скользят по лицу, вдруг расхохотался. Напряжение последних часов выплеснулось, смыв остатки осторожности. Шотландец схватился за холодное острие и прижал его к своей переносице.
– Давай! Коли! Попытай заодно удачу, загадай, в какой глаз попадешь!
Ландскнехт взревел, ударил шотландца сапогом в живот, и Годелот рухнул на ребра ступенек, захлебываясь хохотом и кашлем. Клинок рассек колет на груди, оцарапав кожу, и солдат шагнул ближе:
– Я тебя разрисую этим острием, как чеканщик. Ты будешь в ногах у меня валяться, выпрашивая смерть, поганец!
Скьявона вонзилась в свежую царапину, заскользила, углубляя порез, и Годелот захохотал громче, глуша смехом крик. И тут мучитель отдернул оружие.
– То ли ты жи́лой крепкий, мальчуган, то ли просто юродивый. Что ж, я и для таких забаву знаю.
С этими словами он воткнул лезвие скьявоны в трещину тлеющего бревна, выдернул и поднес раскаленное докрасна острие к левому глазу кирасира.
Годелот понимал, что ландскнехт не шутит и легкой смерти ему не видать. Нет, этот человек вовсе не испытывает к нему ненависти. Это просто один из тех, кто упивается чужой болью, как вином или женским телом. Сейчас его ослепят на один глаз, а потом истязания продолжатся, пока он и в самом деле не будет кататься по земле, исходя воем и мольбами. Этого нельзя было допустить, и Годелот замер, тяжело дыша, готовый рвануться вперед, как только клинок коснется глаза, и разом прекратить адскую забаву.
Вот уже не больше десяти дюймов, и легкое тепло защекотало бровь. Внимание… Годелот напрягся, приготовившись к последнему рывку. И вдруг оглушительный выстрел разорвал барабанные перепонки, а в лицо кирасиру полетели горячие брызги. Зазвенела упавшая скьявона. Ландскнехт взмахнул руками и грузно рухнул на ступеньки прямо рядом с шотландцем, словно отброшенный мощным ударом в спину. Шлем звонко громыхнул о камень и покатился по лестнице. Там, тремя ступеньками ниже, стоял Пеппо с дымящейся аркебузой в руках. Широко распахнутые глаза горячечно блестели, он напряженно вслушивался в стоящий вокруг гвалт испуганных ворон и угасающее эхо выстрела.
– Лотте! Ты жив? Не молчи, гнус, Христом заклинаю! – Годелот мог поклясться, что в хриплом голосе слышится едва ли не отчаяние.
– Здесь я… – А дальше вместо слов из горла вырвалось нечленораздельное бормотание. Шотландец неловко зашевелился, пытаясь встать, грудь обожгла боль, и в глазах вдруг потемнело…
Он очнулся от прикосновения холодной влажной ткани к рассеченной щеке. Лба коснулась рука, теплая и упоительно живая. Исчезла, послышался плеск, и снова к лицу прильнуло холодное полотно. Годелот медленно открыл глаза и попытался вздохнуть, но помешала тугая повязка на груди.
3