Годелот покачал головой, протягивая тетивщику флягу с вином:
– Я, брат, клинком махать с горем пополам научился и уже всерьез считал себя солдатом. А на деле вышло, что от солдата у меня только колет ношеный. А сам я просто мальчишка, и гонор у меня дутый. Когда во двор впервой вошел – едва в обморок не свалился, будто девица.
Но Пеппо нахмурился:
– Чушь болтаешь. Знаешь, в мастерской Винченцо вечно вояки толклись, друг перед другом пыжились. Конечно, в основном кудахтали, у кого капрал хуже да кто больше девок перещупал. Но заглядывал к нам иногда один старый пикинер, не столько оружие отладить, сколько лясы поточить. Рассказчик был – заслушаешься.
И вот от этого пикинера узнал я одну вещь, которую и тебе не грех знать. Он толковал, что доблесть на поле боя не проверяется. В мясорубке даже самые заячьи души в герои выходили, потому что там храбрым быть легче легкого. Как спьяну клинком машешь, а голова пустая, даже на минуту вперед не глядишь. Зато после боя на батальное поле сунуться – вот тут железная кишка нужна. Когда кровь остыла – до смерти страшно среди требухи оскальзываться, друзей и братьев по кускам собирать. А кому довелось домой издалека вернуться и пепелище застать – тут любой лицом в пыль падает, хоть бы три лавровых венка на голове скирдой сидели. Вот так-то.
Годелот впился взглядом в лицо тетивщика, ища ускользающую тень насмешки. Но Пеппо молча смотрел куда-то поверх плеча спутника, не пряча глаз и не надевая привычной настороженной маски.
– Может быть, ты и прав… – задумчиво промолвил шотландец, тоже машинально берясь за ветку и вороша угли. – Послушай, Пеппо, – вдруг добавил он, – я одну странность в Кампано приметил, когда тела осматривал. Видишь ли… Ни у кого, кроме отца Альбинони, колотых ран не было. У всех головы разбиты. Сверху эдак, как по наковальне бьют. Отчего бы это, а?
Пеппо зябко поежился и придвинулся ближе к огню:
– Божий Молот… – пробормотал он.
– Что?! – Годелот недоуменно вскинул глаза, а тетивщик поморщился:
– Помнишь, тот умиравший крестьянин толковал о демонах и всякой чертовщине?
Годелот отшвырнул ветку:
– Да какие, к черту, демоны! Это были живые люди! Такие же живые, как тот сукин сын, которого ты воронам на корм определил!
Но Пеппо покачал головой:
– Лотте, я в чертях не особо смыслю. Лучше скажи: ты заметил, что ворота не взломаны? Я, когда из двора выходил, створки ощупал. Даже засовы целы.
Годелот замер, а потом ударил в землю кулаком.
– Черт, а ведь верно! Ворота просто отперты! – Он вскочил и заметался у огня. – Тогда выходит, что ночные часовые сами впустили врага! Как же так? Графский гарнизон был не самого высшего пошиба, собран все больше из наемников, которых из полков поперли, но комендант каждого сам на службу принимал! Все свое дело блюли, порядок был, дисциплина! Мне ли не знать, я вырос в отряде!
– Лотте, сядь! – вдруг оборвал Пеппо спутника и добавил тише: – Не шуми. Иди знай, такой ли этот лес пустынный, как нам кажется.
Годелот не стал спорить, вновь опускаясь у костра, а тетивщик неохотно проговорил:
– Нехорошая вся эта история, Лотте. Если я пока что и понял, так только одно: кто бы ее ни затеял, он очень старался, чтоб все выглядело почуднее, и никому в эту историю лезть не хотелось. А мы с тобой, Лотте, единственные, кто местного демона во плоти встретил, и доказательство у тебя привязано к седлу.
Шотландец пристально посмотрел в огонь. Потом поднял взгляд и решительно подвел итог:
– Что ж, стало быть, нам нужно быстрее убраться отсюда. Главное – добраться до Венеции и предъявить эти доказательства властям.
Пеппо нахмурился еще сильнее, но промолчал. Костер затрещал, выбросив клуб дыма, тетивщик потер лоб, и на дне глаз отразилось легкое смятение. А Годелот невольно продолжал испытующе смотреть на спутника.
– Будет тебе таращиться. – В голосе Пеппо прозвучало колючее предостережение. – Если сажа на роже – так и скажи, а не пялься.
Годелот усмехнулся:
– Да что мне за дело до сажи, дурень! И с сажей сгодишся. Просто… Я вдруг заметил, говоришь ты чудно́. То по-простому, как все. А то вдруг затейливо так, как аристократы говорят. Мне поначалу даже казалось – дурака валяешь.
Пеппо только криво усмехнулся:
– Тут ничего чудно́го. Я как ручной попугай, что в лавках держат. Как вокруг меня говорили – так и научился, а сам и различия толком не знаю.
Годелот никогда не видел попугая, однако вспомнил рассказы отца об этих крикливых разноцветных воронах и ухмыльнулся.