На её вершину поднялись двое людей, которые
шли впереди. Это были Знаю и Умею.
Знаю сказал: „Надо".
Умею сказал: „Будет".
Грудь-могучей скалы содрогнулась от
страшных ударов. В неё вонзились железные
зубья. Но каменная грудь была тверда. Удары
железа только веселили скалу.
И вдруг скала почувствовала, что железное
острие пробило твердь и вот-вот вонзится
в сердце. Она содрогнулась и спросила:
— Знаю и Умею, скажите, что вам от
меня нужно?
— Ты нам мешаешь, — сказал Знаю. .
— И потому мы тебя уберём, — сказал Умею.
— Через то место, где стоишь ты, мы
проложим дорогу.
— А я куда денусь? — испуганно спросила
скала.
— Из твоих обломков мы соорудим стену,
которая будет защищать дорогу от осыпей
и сковывать берег реки.
— Значит, я опять буду нести службу?
— Да! — сказал Знаю.
— Будешь! — подтвердил Умею.
Ангел Каралийчев
Пшеничная лепёшка
Б абушка тайком разрыла уголья в очаге,
вытащила лепёшку и куда-то её спрятала.
Ванчо и Куна обшарили все уголки, заглянули
под кровать, в шкаф, порылись на всякий
случай в очаге — лепёшки и след простыл.
— Дай нам лепёшку, бабушка, дай!
— взмолился Ванчо.
— Дай, пожалуйста, бабушка! — стала просить
его сестрёнка.
— Не егозите, скалка тут как тут!
— пригрозила им старушка.
— Бабушка, мы есть хотим! — жалобным
голоском заныла Куна.
— А ну-ка раскрой рот, дай взгляну!
— Никому-то ты, бабушка, не веришь!
— Куна, словно рыбка, разинула ротишко.
— Да ты и впрямь голодна, — удивилась
бабушка. — Вот тебе и раз! Ничего не поделаешь,
подождите ещё маленько — отец скоро из
лесу приедет.
— А где же лепёшечка? — Ванчо стал дергать
старушку за подол, на его глаза навернулись слезы.
— Где, спрашиваешь? Убежала на нивушку
поглядеть. Неужто не видели? Вон она, вон —
по дороге катится. А за ней Черныш гонится и лает.
Ванчо и Куна прижались носами к запотевшему
окошку. За окошком — широкая белая дорога.
Снегу навалило выше человеческого роста.
Занесло кусты, занесло домишки, лес занесло.
В поле холодно и страшно. Голодные волчища
рыщут по дороге, посматривая на деревню,
над которой вьются дымки, точат зубы и рычат.
Никто не смеет носу туда показать, а лепёшка
ишь какая храбрая — выпрыгнула из очага,
отряхнулась от угольков и покатилась. Нивушку
вздумалось ей повидать!..
— Бабушка... — обернувшись, задумчиво
сказал Ванчо.
— Чего тебе?
— Скажи, это правда?
— Что?
— А то, что ты нам говорила, будто лепёшка
на нивушку бегает.
— Правда, внучек. Бабушка никогда не
говорит неправду.
— А далеко до нивушки?
— Очень далеко.
— Она во-он там, за лесом! — Куна помахала
рукой.
Детишки снова уткнулись носами в окошко.
Снег порошит. Заносит дома. Они покряхтывают
под толстым покрывалом, с трудом дыша сквозь
отдушины труб. Пара буйволов еле волочит по
дороге сани, перегруженные дровами. Вот
сани переезжают через мост и исчезают
за сугробами.
— Бабушка, расскажи нам про лепёшку!
Русые головёнки умильно оборачиваются
к старушке.
— Разве я вчера не рассказывала?
— А ты ещё разок расскажи.
— Ну ладно, так уж и быть. Слушайте!
— начинает бабушка. — Выпрыгнула лепёшка
из очага, оглянулась, стряхнула уголья
и шмыгнула за дверь. Да как припустит,
только пятки засверкали. Черныш — за ней следом.
До самого моста гнался, но куда там — она
шустрее зайца. Видит Черныш, что не догнать
лепёшку, тявкнул на ветер и вернулся домой.
Покатилась лепёшка по чистому полю, докати-
лась до опушки. Только в лес забралась, навстречу
ей откуда ни возьмись волчище голодный — трое
суток крошки у него во рту не было.
Вылупил он на нее глазищи, лапой топнул:
— Стой, такая-сякая! Я бы проглотил тебя
в один присест, да у меня с голоду в глазах
темно, боюсь — подавлюсь ненароком.
— Ох, братец-волчок, не глотай меня!
Подавишься непременно — уж больно я твёрдая.
Подожди меня тут, я скоро вернусь! Мне
бабушка велела сбегать на нивушку, где
я родилась — тогда, мол, стану и мягкой
и вкусной. А сейчас я ни на что не гожусь
— больно горячая.
Обманула она глупого волка. Поверил он ей.
Уселся на дороге и ждёт. Ждёт, а студёный
ветер уши ему так и щиплет. .
Покатилась лепёшка дальше. Через горки,
по лощинкам, через дремучий лес — прямо
на ниву прикатила. Широкая нива, большая.
Посреди нивы — груша-самосадка, словно
русалка в белой рубахе, стоит. А у межи
— родничок замёрзший.
Наклонилась над ним лепёшка, от стужи
вся красная, и спрашивает:
— Пшеничка тут?
— Тут, — отвечает родничок тоненьким,
как у пчелы, голосом.
— Спит или не спит?
— Не спит. Весны в тепле дожидается.
Закуталась с головой белым одеялом, чуть дышит.
Страшно в лесу. Нивушка одна-одинёшенька
среди чащобы. Ветер грозно воет. Деревья
от стужи потрескивают. А пшеничке хоть бы что.
— Голодна пшеничка-то? — спрашивает лепёшка.
— С чего бы ей быть голодной!
— Ну коли так, пускай спокойно весны
дожидается, а весною, когда сойдёт снег
и соловьи над нивой запоют, потянутся ростки
к солнцу, крупным колосом нальются. Так пусть
знают росточки — все лепёшками будут!
Тихо засмеялась под снегом пшеничка. Вот
выдумки-то! Причём тут лепёшка?
Глупенькая пшеничка, да и откуда ей быть
умной — поди и двух месяцев от роду нет.
Покатилась лепёшка обратно. Сделала своё
дело — теперь можно и домой. Да не прямиком
через лес, а сторонкой, сторонкой, через долину,
по лугам, где и дороги-то нет...
— Ну а волк, бабушка?
— А волк сидит на дороге, ждёт, зубами
щёлкает, а студёный ветер уши ему так и щиплет...
Ай да лепёшка, ай да умница!
Тут скрипнули ворота. Во двор въехали сани.
— Беги, Ванчо, отец вернулся!
— Отец вернулся, ура-а! Весь в снегу!
— Ну-ка, Куна, налей в котелок тёплой
воды, слей отцу на руки, он, поди, до костей
продрог. А я в пристройку загляну — может,
и лепёшка уже воротилась.
Асен Расцветников
Содружество
Однажды — было такое дело — повздорили
части человеческого тела. Стали хвалиться
друг перед другом и вести счёт своим заслугам,
что привело к шумным спорам и окончилось
раздором.
— Не будем, — сказали руки, — работать.
Работайте сами, коль есть охота!
— А мы, — заявили ноги, — не будем ходить
и вас всех на себе носить!
— Подумаешь, как испугали! — глаза им
на это сказали. — А сможете вы обойтись без
нас, без зорких глаз? Коль и об этом думать
не желаете, тогда живите вы как знаете,
а мы же впредь не будем ни на что смотреть!
— А мы не будем слушать! — сказали уши.
— Мы непрерывно слух свой напрягаем и день -
деньской мы отдыха не знаем. Нам даже
и по воскресеньям покоя нет от музыки и пенья!
— Могу и я жить без забот! — воскликнул
рот. — Я тоже знаю, как мне быть: не буду есть,
не буду пить!
— Так, значит, с этого-то дня настанет
отдых для меня! — Желудок радостно вскричал.
— Я тоже ведь устал и заявляю вам, что