========== Ложь во благо ==========
Сорная трава осторожно пробивается через сухие, голые камни. Оголодавшие викинги ропщут, скуля как дворовые псы. Парусиновые мешки за их плечами пусты. Вождь подгоняет их, раззадоривая большей добычей, но немногие, умудрённые жизненным опытом северные воители понимают, что впереди одна разруха. Их не прельщает скупиться на падаль подобно стервятникам, но кровь горячит тело и заставляет идти вперед в погоне за Вальгаллой.
Лишь валькирии знают, что за Чертогом Вальгаллы ничего нет — только склепы с истлевшими мощами древних воевод. Воспетая в легендах долина битв, охотничьи угодья, зал вечных пиров и воинственные девы на самом деле ничто иное как вместилище для костей, мнимая слава которого сулит только забвение, но людям всегда нужна была сказка, чтобы верить.
Криста слишком милосердна для девы битвы. Горячей рукой она прикрывает веки навсегда заснувшим на полях сражений, избавляет острым копьём от мучительных предсмертных страданий. Скульд шепчет в её голове боевые кличи, натравливает сжимать древко копья и рваться в бой, но валькирия умеет отличать красивые легенды от правды. Иггдрасиль вовсе не примет каждого под своей сенью, а её сестры не подадут налитые кровавым элем кубки. В хладном зеркальном озере надкрыльники её шлема отразятся на ледяной глади. Криста снимет шлем, умоется кристальной водой — светлые ресницы уронят прозрачные капли. Её призвание — на крылатом коне скакать по перине небес, высекая копытами искры, порождая молнии, её мечта — прясть, сидя у огня, овечью шерсть, сбивая пальцами тонкую нить. Она не пророк, но она видит бесплотное будущее, словно на ладони держа не кудель, а прозрачную сферу, заглядывая в складки времён. Рубцы эпох затягиваются, сливая их плоть в одно месиво войны. Стервятники кличут небеса, благословляя природу за посланную добычу — ратные поля усеяны искорёженными телами. Храпит, сопя ноздрями, одинокий конь, волочащий седока по земле. Тихим, бисерным полотном ложится на трупы снежная пыль, тает от ещё теплых тел.
Скульд — лживая чертовка, если называет делом долга учинять такую мясорубку, обещая за это посмертные блага. Криста смотрит на одичалых голодных людей, невесть что забывших в чужих краях — ранее у них было всё, чтобы жить так, как подобает человеку честному, в труде, заботах, радостях и горестях мирской жизни. Горькая улыбка трогает губы — кому как не ей рассуждать о правом деле войны — она устала. Не той усталостью, что ломит кости, но той, что истирает в пыль вечные руины. «Разве может сравниться радость осенних хлебов с пролитой кровью своего брата?» — «Может» — шепчет в голове вкрадчивый голос Скульд. Валькирия задумывается о том, зачем Хроггард привёл сюда голодных волков, понимая, что не ради луча солнца на плодородной земле, не ради кристальной струи подземного ключа — ради стальных руд в копях Эшфилдских земель.
Издавна викинги сражались секирами и топорами, внушая страх и сея панику среди врагов, однако за этим стояла не только грубая сила, но и своеобразная бедность — хозяева гор не научились добывать руды из огненных недр, теперь промёрзших до самого сердца. Лишь вожди могли себе позволить клинок, целиком отлитый из стали. Женщина всегда имела сердце более сострадательное и милосердное, а разум — чувствующий и проницательный, и потому Криста понимает, почему Жестокая Секира так жадно гладит чужой меч, украдкой поглядывая на восток — ему грезятся легенды о великих самурайских мечах. Почтенные слепые старцы, исходившие этот забытый Богом край, приносят с собой дивные сказки о чужих землях, рассказывая их за уплату койки в трактире. Чуть весть о старце коснётся Хроггардовых ушей, как он вскоре окажется рядом, теша себя новой легендой о богатстве. Он помнит о невиданной красоте Елены Прекрасной и о дивном деревянном коне, вместившем в себе целое войско, он помнит о булатных ножах темнокожих людей, оседлавших верблюдов, он помнит легенды о тысяче слоёв стали под молотом оружейных дел мастера становившихся Великим мечом, священной для самурая катаной. Его душу не трогают сказки о божьих тварях, ведьмах и колдунах, морских чудовищах и удивительных народах — он слышит лишь мифы о войне, он одержим войной. Валькирия видит летопись небес — в ней нет славы для скандинавских народов. Теперь Хроггард стал сказочником для своего края, и многим вера в его россказни стоила жизни. Ему же она будет стоить чего-то большего — скоро ли высыпется песок из часов времени?
***
Звенит молот, плюща железные бруски в тонкие листы, как звенит волна, точащая прибрежный камень. С шипением змеи пластины стонут в холодной воде, закаляются в перепадах температур. Кузнечный горн тяжело дышит копотью и пламенем, плещется в его недрах раскалённая добела лава.
Военное искусство зародилось здесь, в печах, плавящих сталь, намертво отлившуюся в мечи и топоры, щиты и доспехи, объявив эпоху великих сражений, и здесь находят пристанище люди, творящие своими руками войну в её истинной, легендарной ипостаси — не исторических сражений, не дележом этой всеми Богами забытой земли, но созданием мечей, которым впору сооружать гробницы, достойные настоящих королей. Они знают о войне больше, чем полководцы на белых и вороных лошадях, разменивающие свои полки на черно-белой клечатой доске, — их творения прячутся в ножнах у каждого бойца, от них зависят чужие жизни, исходы битв, судьбы краёв. Дело воеводы — всего лишь внушить веру в победу, веру в жизнь, не отданную зря, направить ярость тысяч в нужное русло, дело кузнеца — создать совершенное творение на рубеже земных стихий, идеальный инструмент боевой мощи с точно выверенным весом и балансом.
Познавший такое утончённое искусство не может быть молод и неопытен: старик-кенсэй не помнит числа прожитых боёв. Не помнит он и благодарственных поклонов бессчетного числа полководцев. Он — единое целое, когда молот становится продолжением руки, когда горнило пышет в лицо раскалённой струёй воздуха. На его глазах крушились целые империи, воплощённые в утончённости стали и золота; великие мечи побеждали, великие мечи обращались в прах.
Мало кто знает, как на самом деле любой кузнец ненавидит войну — она становится господской рукой, кормящей подаянием, словно собаке отрезая худший кусок. Мало кто видит боль в глазах старика, наблюдающего за тем, как дети играют с деревянным мечом. Пройдёт несколько лет и первый настоящий клинок окажется у них за поясом, а спустя время они закончат свои дни на братской могиле засеянного трупами степного края. С горечью он провожает на войну женщин, всего лишь стремящихся защитить дом и детей, чтобы доверить им сторожить землю в вечном забвении смерти. Кузнец живёт дольше, чем кто-либо здесь — целые рода заканчивают свою славную историю со смертью последнего сына, в то время как ему всё еще приходится молить о вожделенном покое.
Пустеет когда-то процветающая деревня. Горячие ключи размывают глину в толще земли; рисовое поле обращается в болото. Соколиный клёкот несётся на многие мили окрест — пуста и широка безоблачная небесная твердь. Не прекращается за соседней горой лязг чужого, холодного оружия — страна сакуры близится к роковой черте, хоть солнце и продолжает ласково гладить Чертоги Императора. Поломанные ветви миндаля тонут в масляничном аромате сандала.
***
Взмыленно, рысцой взбирается на кручу пегая лошадь, хлестко отбивая по кривому крупу хвостом, неуклюже переставляя тощие ноги. Женщина правит одной рукой, другой удерживая равновесие с помощью нагинаты. Долина круто уходит вниз, но за спиной всё ещё грозно высится опустошённый рыцарями форт. Древние горы мягкими шёлковыми складками укрывают зелёные луга от ветров — столбы дыма впереди неподвижно чернят нижний край небес серой копотью.