Да, несомненно, Аполлион нашла, чем его привлечь: его проницательность наткнулась на глухую стену и на волчий оскал. Вестница войны широко рубила с плеча, и быть вассалом такой влиятельной госпожи казалось очень заманчивой перспективой. Но птицы перестают петь, когда начинается пожар. За время походов под её знамением он приобрёл нечто более ценное, чем боевой опыт: Брайан не растерял сострадания, не дал жестокости и всевластию опьянить свой воспалённый разум. Он разглядел другую культуру, он видел людей — не врагов — со своими радостями и печалями, со страхами и сомнениями, с душой под железными латами. Он хранил это в тайне от всех, и эта тайна чистого сердца чести в себе имела больше, чем любой другой подвиг на ратных полях.
***
Брайан вошёл в сырое полуподвальное помещение и зажёг висевший на стене масляный фонарь. Лёгкая возня за железными прутьями решётки привлекла его внимание: он тут же столкнулся с пылающими ненавистью глазами. В углу, поджав ногу, на каменной плите сидела женская фигура в изорванной одежде. Её лицо было скрыто маской, но из прорезей сочилось ничем не прикрытое, обнажённое презрение.
Рыцарь воткнул факел в настенный канделябр и приблизился к тюремной камере. Женщина чуть отшатнулась от него, несмотря на то, что пока ей никто не причинил вреда. Брайан присмотрелся и разглядел на её теле налитые фиолетовой кровью отёки и красные рубцы. Он вспомнил как бинтовал себе разбитое до кости колено и вывихнутое плечо, и проникся к ней пусть небольшой, но всё-таки жалостью: времени ещё неделя; допрос подождёт.
Брайан смотрит ей в глаза и даже несколько конфузится сейчас своего превосходства победителя. Женщина боится, и изучающий взгляд сверху вниз ещё больше удручает её. Маленькой рукой со сбитыми костяшками она держит изорванные полы своей причудливой накидки когда-то глубокого цианового цвета, теперь же — бурой от запёкшейся крови. Страж старается вложить в свой голос умиротворение, и у него получается лучше, чем можно предположить:
— Как тебя зовут?
Его латынь звучит мягко, но незнакомо — узкие глаза щурятся ещё сильнее, но он продолжает говорить, впрочем, не рассчитывая на понимание с её стороны.
— Вы — храбрые воины. Для меня честь сражаться с такими искусными и ловкими фехтовальщиками.
Женщина чуть хмурится под маской, но не выдаёт этого. Она не совсем понимает, почему этот чужак в сияющих в свете огня доспехах — этот разрушитель, пришедший на священные земли — не убивает её на глазах у своих товарищей, но чувствует разницу между рыцарями и детьми гор. Возможно, это всего лишь изощрённый ход, и завтра её разорвут на части цепные волки, но сейчас судьба в лице этого чужака её милует, и она отчасти благодарна ему. Он уходит прочь, оставив женщину одну в свете фонаря, и Нобуши наконец засыпает на холодных сырых плитах, чувствуя, как усталость валится всем весом ей на побитые плечи. Чёрной коркой спекается на ней окровавленная одежда, и сквозь сон Шинаи чувствует, как медленно начинает дрожать пламя её едва теплеющей жизненной свечи.
В лихорадочном забытьи она не терзается духовными переживаниями самурайского кодекса чести, не думает о судьбе Императора и своего края, не помнит о казни Орочи и прошедшей ночи: она бредёт по красным болотам и трогает обугленные стволы вишен, и ледяная вода снова выбивает у неё почву из-под ног. Погребальной печалью звенит уцелевший колокольчик на стропилах обгоревшей пагоды.
Слежавшаяся зола даёт жизнь новым растениям, превращающим друг друга в торфяные пласты. Так, постепенно, вода стачивает острые гранитные обломки скал до гладких и круглых, так грядут первые шаги на пути к переменам — первые шаги нового Круга Жизни.
Комментарий к Мятежный пастырь
Прошу прощения за ну ОЧЕНЬ маленькие части — писать большими не получается, куски получаются слишком разрозненные по смыслу. Где-то здесь на самом деле заканчивается примерное завершение пролога, и дальше должны быть прямо-таки грандиозные эпичные баталии и затыкивания друг друга оружием с блидами, веселые сталкивания за карту от хольдаров и их братвы, потасовки по двое, трое и даже четверо на одного, но в какой форме это будет, и какой вообще из этого сложится сюжет, даже я пока не знаю. :D
========== Капкан для зверя ==========
Год выдался очень голодным. Раньше викинги никогда не сажали хлеб, считая земледелие занятием, недостойным истинного воина: настоящим делом был бессмысленный поиск опасностей, получение увечий в боях — приближение своей души к Вальгалле, служение девам под ясенем Иггдрасиль — в особенности, Скульд. Дева Долга шептала им о доблести и героизме, сулила полный кубок эля в Зале Славы, стравливала друг с другом и проливала кровь чужими руками, но теперь исхудавшие, прозябающие человеческие дети теряли свою медвежью свирепость, а вместе с тем и её интерес. В своём голоде они шли на юг, рыща ввалившимися глазами, скаля жёлтые зубы друг другу в лица. Их манили плодородные края по ту сторону стригущего гладь залива, где солнце нежно и ласково, где круглый год весна и щебечут птицы.
Вождь вёл свой клан одной из самых опасных дорог: ущелья то и дело забирали за собой всё новых жертв ледяного плена, а волки ближе кружили вокруг лагерей, скуля и нутром чувствуя власть над ослабшим будущим когда-то великих воинов. Порой загнанный олень становился единственной жизненной ниткой, и клан благодаря ему всё же понемногу продвигался вперёд. Скалы сжалились над путниками, раздвинувшись, и понемногу склоны гор выровнялись в холмистые равнины, уже не так обильно засыпанные снегом. Редкие деревья переросли в небольшие рощи, а затем и в полноценные леса. Всё чаще петлял по кустам заяц, всё чаще получалось принести к костру связку пойманных куниц. Женщины наловчились ловить куропаток, и жить стало проще. Следующие года принесли больше тепла, и снег плавно начал сходить. Впереди раскинулась жёлтая степь, раздуваемая ветром, с севера укрытая горами. За два века здесь вырос форт, и вот уже внук вождя в шестом колене, сын правителя и наместник ярла в одном лице — Хроггард Жестокая Секира — повел окрепших волчат в Эшфилдские долины. На востоке курились смолистые дымные столбы — Хольдар знал, что рыцари сейчас ослабли и восстанавливают силы после походов. Он ненавидел их — отцом, дедом и прадедом было в нём взращено зерно остервенелой злобы. Обида за кусок плодородной земли, за чистую воду, за обилие дичи в лесах душила и терзала его изнутри. В этом он видел причину войны, повод для выражения своей жестокости, оправдание для насилия. Зверская сила своих сородичей обещала уважение, но ему никто не смог объяснить — да никто, впрочем, и не пытался — что добродетель заключает в себе большие блага.
Викинги, тем не менее, сумели освоить земледелие и простое овощеводство — мародерство прекращалось с последним отнятым куском хлеба, и голод снова сушил опустошённые желудки. Железными сохами пахали на себе, и потребовалось немало усилий и труда, чтобы это дало хоть какие-то плоды: каменные жернова приноровились молоть зерно в муку, теплым дыханием хлеба пахнуло от нагретой печи. Варвар приручил себе скотину, и в доме появилось молоко. Горные люди начали вести размеренный, осёдлый образ жизни, и тогда ярость начала потрясать Хроггарда Жестокую Секиру: где это видано, чтобы Крушители Черепов держали в руках плуг увереннее, чем топор?! Неслыханное кощунство над предками, сражавшимися с природой за свою жизнь!