С Андрейкой Сахутой он бегал в деревенскую школу, а потом их дороги разошлись: детвора из Кончанского Бока ходила в семилетку в Заречье, а малышня Шамовской стороны — в Белую Гору. После школы перед ними встал первый жизненный экзамен: куда податься дальше? Какую выбрать профессию?
Как-то шли они вечером после танцев. Петро в костюмчике, белый воротничок рубахи, в кармашке возле лацкана поблескивала металлическая дужка авторучки. Андрей завидовал ему, потому что об авторучке мог только мечтать. Отец Петра — лесник, имел пусть небольшую зарплату, а мужчины-колхозники, как и женщины, работали за трудодни-палочки. В конце года на них начисляли по двадцать-тридцать копеек. Вот тут и живи!
— Андрей, что ты будешь делать после школы? Куда лыжи навострил? — ломким баском спрашивал Петро.
— Еще не решил. Думаю. Отец советует в лесной техникум.
— И мне отец голову задурил. Иди, говорит, в лесной техникум. Будешь лесничим. Все в твоих руках. А меня тянет в небо. Хочу стать летчиком. Помнишь, еще была война, мы стояли на взгорке? На ледоход смотрели. Девчата весну гукали. И тут в небе появились самолеты. Наши, бомбардировщики. Я стоял, задрав голову. И про ледоход забыл.
Петрик Моховиков рос очень говорливым, общительным, соседи посмеивались: в мать удался, лесник Захар — на редкость молчаливый, а его супруга Гапка — отменная балаболка, причем шепелявила: выпал передний зуб, а говорила быстро, аж слюна брызгала изо рта.
— Значит, поедешь в Полоцк? В техникум?
— Не знаю. И хочется, и колется. А может, лучше пойти в восьмой класс? А после десяти сразу в институт, — по-взрослому рассуждал Андрей.
— А я думаю схитрить, — зашептал Петро, хотя они были на улице только вдвоем. — Чтоб война в хате кончилась… Ну, матка за меня, лишь бы дома остался и пошел в восьмой… Скажу отцу, что после десятилетки рвану в лесотехнический институт. А сам катану в военкомат, а потом в летное училище. Ну, если пройду комиссию. А если не пройду, тогда в лесной или в сельхозакадемию.
Андрей одобрил план друга. На этом простились. Силуэт друга растаял в темноте, а Петро еще долго стоял возле дома, слушал тишину, вглядывался в темную стену леса за Беседью. Вдруг из-за реки послышались резкие и громкие звуки: драп-драп, драп-драп! Это продирался сквозь росистую траву драч-коростель, властелин ночных лугов. А со стороны поля, из высокой, колосистой ржи, послышалась другая песня: пить-полоть, пить-полоть — подала голос перепелка.
И хоть был Петро разговорчивым, здесь у него не хватило бы слов, чтобы выразить свои чувства: всем юным существом он почувствовал великую любовь к родной деревне, к Беседи и знакомому с детства лесу. И крик драча, и песня перепелки звучали для него как наилучшая, прекрасная музыка. Если остаться дома, то всегда можно будет это слышать и видеть, но и хочется пожить в большом городе, тянет, словно магнит, небо. Вон оно какое: звездное, громадное, таинственное. Петру показалось, что он слышит какое-то отдаленное гудение, будто жужжит майский жук. Он прислушался, всмотрелся в небо и увидел пульсирующую точку — это летел самолет. Петро стоял и смотрел как зачарованный. Самолет пролетел над Беседью, над притихшей деревней: курс держал на восток, значит, на Москву. «И все-таки я буду летчиком!» — словно дал себе клятву Петро Моховиков.
И вот десятилетка позади. Лесник Захар не забыл обещание сына — поступить в лесотехнический институт. Теперь и мать была с ним заодно: лучше пусть сын работает в лесу, на земле, чем в небе. Но сын настоял на своем и стал курсантом Кировоградского училища военных летчиков. Через год приехал домой в красивой небесно-голубой форме, высокой фуражке с самолетиком-кокардой. У словоохотливой Гапки язык отнялся, как увидела сына-курсанта. Любовался сыном и отец.
— Хворма летчицкая хварсистая. Ето хвакт, — глубокомысленно отметил Захар Антипович. — Хотя и наша, лесная, тоже смотрится хорошо, — дал сыну понять, что и в форме лесничего он выглядел бы не хуже.
— Куды ты ўжо со своей хформой! — замахала руками Гапка. — Твоя хфома… Серая от пыли. Заносишь, дык не дамыться.
— От баба! Я ж не про ето кажу. Любую завэдзгай, так не будет иметь виду. А новая и моя блестела! Ого!
Петро слушал и снисходительно улыбался, он чувствовал себя победителем: добился своего, идет настойчиво к осуществлению мечты.
— Ти летал же ты, сынок? Ну, на етом, на ероплане? — интересовалась мать. — Ти страшно в небе?
— Нет, мама, самостоятельно еще не летал. Пока что учат, готовимся. Изучаем материальную часть. С парашютом прыгаем.
— А из какой материи ета часть? Паркаль, рубчик ти шовк?