вные сладости благовестия: "Днесь спасение дому сему было". Повернись направо, слепец, выгляни из беседки на небеса, скажи мне, что ли видишь? Афанасий. Я ничего не вижу. Облака вижу, а облака есть то морской пар и ничто. Григорий. О, летучая мышь, взгляни внимательно! Будь твое око орлиным и голубиным! Да выколет свое вечернее око ворон Соломоновский! Афанасий. А! А! Вот она красавица - в восточном облаке радуга! Вижу ее: "Коль прекрасна сиянием своим!" Григорий. Ныне ж скажи нам, что видишь? Конечно, в пустом не пустошь видишь. Афанасий. Радугу вижу, а чем она и что ли такое она есть - город или село, по пословице: "Не знаю, Бог весть…" Знаю, что сей лук благокруглый, облачный, испещренный называется радугой, раем, райком, радостной дугой и радугой. Григорий. В индейских горах путешествовали европейцы. Нашли кожаный мех с хлебами и такое же судно с вином. Потом, придя к пропасти, усмотрели по другую сторону что-то черное, лежащее на дороге. "Авось еще Бог даст хлеб, - вскричал один, - я вижу мешок". "Провались такой мешок, - спорил другой, - я боюсь: то зверь". - "Какой зверь? Клянусь вам: то обгоревший пнище!" Четвертый сказал: "То город". Пятый закричал: "То село…". Так-то и ты видишь, а что ли такое оно - не знаешь? Афанасий. Который же из них отгадал? Григорий. Решил гадание последний. Афанасий. Ну, пошел, врешь! Григорий. Точно село. Все там посели. Афанасий. И ни один не спасся? Григорий. Один из 7 одобрил пословицу: "Боязливого сына матери рыдать нечего". Афанасий. Какая же погибель их погубила? Григорий. Дурной взор и дурная прозорливость. Как только взобрались на ту сторону бездны, так всех их в смерть перемучил индийский дракон. Афанасий. Видно, что те прозорливцы имели рабское Лиино око, а не Ребеккин пригожий взор и не Лукина, товарища Клеопы. Фигуренькую ты выточил басенку, право… Да к чему же ты ее приточил? Григорий. К твоим очам на очки. Афанасий. А мне на что твои очки? Я и без них вижу. Григорий. Видишь так, как после захода солнца курица: чем больше зевает, тем меньше видит. Должно зреть, узреть и прозреть, ощупать и придумать, повидать и догадаться. Красочная тень встречает твой взгляд, а мечтание да блистает в твой ум, наружность бросается в глаз, а из нее спирт да мечется в твой разум. Видишь след - подумай о зайце, болванеет предмет - умствуй, куда он ведет, смотришь на портрет - вспомни царя, глядишь в зеркало - вспомни твое тело - оно позади тебя, а видишь его тень. Перед очами твоими благокруглый радуги лук, а за спиной у тебя царь небесных кругов - солнце. Его праволучные стрелы прямо ударяют в лицо океана, а самое их жало, уклоняясь от лица морского, косвенно бьет. Иметь иную, значит блюсти и примечать. Видим и осязаем в наличности, а примечаем и обладаем в сердце. Таков человек есть точный обсерватор, а жизни его поле есть то обсерватория. Вот где один тебе обсерватор! Взгляни: "На страже моей стану!" Афанасий. О, голубчик мой! О, мой кум Аввакум! Воистину люблю его. Конечно, он что-то не подлое примечает на страже моей. Скажи мне, мой прозорливец, куда смотрит и что видит пророческое око твое? Григорий. Не шали, Афанасий, не мешай ему смотреть, пускай себя забавляет. Афанасий. Вот, а мы что! Пускай же и нам покажет то, что видит. Так ли, друг мой Лонгин? А Ермолай наш дремлет. Слышь, Ермолай! Встань, спящий! Дремля, как курица, пуще не усмотришь. Лонгин. Пожалуй, не шуми, я не сплю, я все слышу. Афанасий. Ермолай дремлет, ты глубоко задумался и то же, что спишь. Ведь я не тебя бужу. Однако и ты ободрись. Давай перейдем к пророку! Доколь нам быть печальными? "Прейдем к Вифлеему". Яков. Постой, Афанасий, постой, не спеши! Афанасий. Иду рыбу ловить. Яков. Не забудь же торбы взять. Афанасий. Ба! Друг мой, откуда ты взялся? Голос твой развеселил меня. Яков. Я вашу беседу до одной нитки слышал под яблоней, а твоим речам смеялся. Афанасий. Люблю, что смеялся. Я плакать не люблю. Яков. Куда ты поднимаешь крылья лететь? Афанасий. А вон, где видишь на горе пророк! Яков. Где тебе пророк? То пасет овец пастырь из Рыбенс-Дорфа. О простак! Или ты шут, или младенец. Афанасий, О когда бы мне быть оным младенцем! "Открыл ты младенца". Яков. Разве не слышал ты мудрого такого слова: "Не место красит человека"? Афанасий. Слышал, да не вздумалось. Яков. Поплыви в Иерусалим, войди в палаты Соломоновы, проберись в самый Давир - храм его, взберись на Фавор, хоть на Галилею, хоть на Синай. Водворись в убежище Вифлеемское, или при Силоаме, или над Иорданом, вселись здесь в пророческие кельи, питайся с ними бобами, не пей вина и хмельных напитков, ешь хлеб и воду в меру, надень Илиину манию и сандалии, подпояшись Иеремииным поясом, размерь Иерусалимский храм со Иезекилем, разочти с Даниилом крючки недель его, стань казначеем при Христе, оденься в кафтан его и спи в нем, и обедай, и ужинай вместе,, наложи на себя Петровы и Павловы узы, раздели море, поверни реки, воскреси мертвых. Каждую неделю действуй над собой седмину церковных церемоний. Если можешь, вознесись и вверх к утренней заре, сядь на радуге судьей, займи для себя дворцы в Солнце и Луне. Оставь всю ветошь под Солнцем, взлети к новостям с орлами, запрети небесным кругам течение с Навином, повели ветренным волнениям и пр. и пр. А я при всех сих знамениях и чудесах твоих воспою в честь твою Соломоновскую песенку "Суета сует" или Гамалиевскую: Буря море раздымает, Ветер волны,., Если не процветет в душе твоей понятие, кое обитало в сердце Моисея и Илии, и того единого мужа, с кем они ведут свою на Фаворе беседу, если для тебя не понятен и не приметен, а посему и не вкусен такой исход, иначе сказать: центр и цель, куда бьет от чистого их сердца дух правды, как из облака праволучная стрела молнии. Ей, воспою тебе: "Всяческая суета". Афанасий. Однако я иду к пророку. Нигде он от меня не скроется. Яков. Вот тебе без соли и уксуса салат! Скажи мне, невкусный шут, что то есть пророк?